Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 51. Марк Розовский - Дорничев

не трогать.

— Перевернись! — ласково сказал лидер оппозиции. — А что у тебя в Тюмени этой самой?.. Нефть?

— Да нет… У меня там Валька живет. В детсаду работает. Очень опасно, говорит, стало. Дети какие-то неуправляемые… За последний месяц — четыре изнасилования. Повариху и трех воспитательниц…

— А я-то тут при чем?

— Дети подвержены всяким дурным влияниям. Ты своими речами всех возбуждаешь — и больших, и маленьких. Валька просила, чтоб ты в этом году в Тюмень не приезжал. Чтоб все там было тихо, понял?

— Ладно, — сказал лидер оппозиции. — За Тюмень ты мне будешь Ямал должен. И Архангельск.

— Архангельск не дам. А Ямал бери. Но учти: он не моя зона.

— Моя, твоя… Зона у нас общая. Вот приду к власти, — мечтательно произнес лидер оппозиции, — и зона у нас на всех будет одна.

— Размечтался. Лучше скажи: ты на чем сидишь? Ты на моем алюминии сидишь.

— А ты на своем алюминии сядешь.

— Если я сяду, ты уже не встанешь.

— Раздухарился. Если я не встану, ты вообще ляжешь.

— Ладно. Я тебе помогу, — сказал хозяин коррупции. — Но и ты мне… Нужно, чтобы твоя Дума сейчас приняла закон о всеобщем беззаконии.

— Сделаем. А ты мне помоги разобраться с этим… ну, как его…

— С министром финансов?

— Да нет. С другим… С этим… ну, с тем, который меня по телевизору недавно публично обозвал.

— Кем обозвал?

— Коммунистом.

— А кто ж ты есть?

— Не надо. Я есть лидер оппозиции. Да, я был коммунист. Был! Но теперь… И не надо меня обзывать, не надо! А то я обижусь… и тебя тоже могу оскорбить!.. Как говорится, ты — мне, я — тебе.

— Нет, — сказал хозяин коррупции. — Сначала ты — мне, а уж потом я — тебе!.. Перевернись!

И поддал жару, бросив полведра воды на раскаленные докрасна камни.

1997

Взрыв

Я вообще-то не антисемит, но очень уж евреев не люблю.

Утром встал, настроение хреновое, дождь, холодно. И все из-за жидов проклятых. Ну, я пошел, взорвал синагогу, сразу потеплело.

Меня, конечно, сразу поймали, спрашивают:

— Ты чего?

Я отвечаю по-еврейски, то есть вопросом на вопрос:

— А чего?

Мне говорят:

— А-ааа, ну тогда иди с богом, озорник.

Я говорю:

— Никуда я не пойду, и вы меня не посылайте. Вы что, не видите разве, как я тут все разворотил?

Мне говорят:

— Ну разворотил и разворотил. А жертв же нет. Так что иди отсюда, и побыстрей.

Я говорю:

— Братцы! Обижаете! Вы должны меня арестовать и по телику семьдесят два раза показать. А ежели не покажете, значит, вы заодно с сионистами.

Мне говорят:

— По телевизору мы тебя покажем и даже сто сорок четыре раза, это не проблема, но в следующий раз, а пока вали отсюда с богом к чертовой матери.

Я говорю:

— Видали таких? Я, между прочим, не хухры-мухры, а синагогу взорвал…

Меня перебивают:

— Ну взорвал и взорвал. А жертв нет, хулиган ты этакий!

Я говорю:

— Да вы соображаете? Ну вы хотя бы обыск у меня дома сделали!

Они говорят:

— Зачем? Мы и так знаем, что у вас в квартире полно взрывчатки!

— Теперь уже поменьше. Я ведь кое-что сегодня потратил.

Мне говорят:

— А вот в этом вопросе мы всегда можем вам помочь. Если вы, конечно, к нам обратитесь.

Я говорю:

— Хоть на этом спасибо. Но вы хоть подписку о невыезде с меня бы взяли. Жалко вам, что ли, хотя бы подписку!

Они строго так мне объясняют:

— Вы нам не указывайте и не учите! Мы сами знаем, что и как, грубиян вы наш дорогой!..

Я говорю:

— Нет, ребята, вы свою работу делаете плохо. Вы меня прямо оскорбляете. Вы будто честь мою хотите уронить. Вы мое достоинство топчете. Не хотите замечать то, что я сделал.

Мне говорят:

— Да поймите, мил человек, ваши действия не носят…

— То есть как не носят? Если жертв нет, то, значит, я уже и ничего не совершил?

— Ваши действия не подпадают.

— Как не подпадают? Ну, вы даете! Сидите тут и с утра до ночи сами небось мацу в три горла хрумкаете!

Они испуганно:

— Нет-нет, что вы! Мы никакой мацы сроду…

В общем, чуть в штаны не наделали. Я осмелел.

— Это кто ж вам поверит! — кричу. — Я ж вас, сионистов-гадов, насквозь вижу, какие вы тут все обрезанные!

Тут они в ужасе просто затряслись, забились:

— Это мы-то? Да вы что? Мы обрезанные? Да никто, никогда, ни за что и ни за чем!

В общем, вижу, начинают оправдываться. Я тогда:

— Хватит жидам потакать! А то, что нет жертв, так это еще поправимо! Эту вашу критику я учту, и мы еще вместе исправимся! Или я что-то не то говорю?

Они:

— То! То! Мы, если хотите, очень вас поддерживаем, несчастный вы наш! Но не в средствах. Ваши средства мы квалифицируем как непрофессиональные. Взять хотя бы ваши взрывающие устройства. Это же чистая самодеятельность! Хотите, мы вам на дом нашего консультанта пришлем. Хороший специалист, денег почти не берет. Ведь если сами взорветесь, это вам дороже обойдется, необразованный вы наш, бедолага-парень.

Я говорю:

— За помощь, конечно, спасибо. Но и оскорблять не надо! А то «не носят», «не подпадает»! Вас ничем не проймешь! Ноль внимания!

Эни говорят:

— Да вы не обижайтесь. И не расстраивайтесь. Просто мы устали от вас. У нас ведь много таких… Взрывают все подряд и с нами даже не консультируются.

Я говорю:

— Это, конечно, нехорошо. Но и вы поймите… Я старался. Готовился. Сделал все, что мог. А вам чихать! Подумаешь, нет жертв.

Они говорят:

— Да мы понимаем. Вы уж нас извините. Но и вы тоже нас должны как-то понять… Были бы жертвы, мы бы тогда бы…

Я говорю:

— Ладно, это вы меня должны извинить, если что не так… я же хотел как лучше.

Они даже прослезились, заплакали. Говорят:

— Вообще-то мы, конечно, не антисемиты, но тоже евреев не любим.

Ну, тут и я с ними заплакал.

1997

Прощай, оружие

Вечером в пятницу ученики третьего класса Гена Рыжиков и Костя Крамаренко вышли из подъезда дома, где они проживали вместе с родителями, и нашли на тротуаре чей-то поломанный игрушечный пистолетик. Как раз в этот момент по темному, пустынному переулку из школы шла их учительница Надежда Гавриловна.

— Руки вверх! — выскочили дети из засады, наставив на нее «пушку».

— Здравствуй, Крамаренко!.. Здравствуй, Рыжиков! Что вы хотите от меня?

Дети переглянулись, повалили, изнасиловали учительницу и сказали весело, по-доброму: