Путь на Юг - Михаил Ахманов

– Ну, бог в помощь, – сказал Шахов и проводил гостя до двери кабинета. Потом велел секретарше Верочке подать чаю покрепче, с тремя ложками сахара, включил компьютер и занялся отчетом, выбирая формулировки обтекаемые, но вполне оптимистичные. В этом он был большим искусником и о разумной страховке никогда не забывал, хотя отчет скорее всего будет просмотрен по диагонали. Ситуация сейчас была ничуть не лучше, чем в минувшее десятилетие, и у ФСБ с военным ведомством забот хватало. Что им какой-то мелкий институт в Сибири, к тому же выведенный из-под грифа секретности… В то же время Шахов понимал, что под него могли копать. Сидел он на хорошем месте, с заокеанскими грантами, что гарантировало стабильность – вещь по нынешним временам завидную и редкую. Из бывших его коллег, начальников и подчиненных, по крайней мере дюжина могла бы соблазниться… И соблазнятся непременно, если придумают, как его сковырнуть. Новосибирск, конечно, не Москва, но доллар – он повсюду доллар, даже в Африке.

Подумав об Африке, Шахов поднялся и подошел к окну. Метель все еще бушевала, засыпая снегами институтские корпуса, парк, дорожки и автобус, стоявший у главного входа. Буйная и щедрая сибирская зима…

А как там у Одинцова?.. – подумалось ему. – То ли замерзает в ледяной пустыне, то ли в джунглях гниет, то ли по горам карабкается… Ну, ему не привыкать! Не кабинетный работник…

Шахов вернулся к столу и отхлебнул из стакана янтарную жидкость. Она была остывшей. Он распорядился, чтобы Верочка принесла еще чаю, погорячее.

Погода в Батре, не в пример Баргузину, стояла отличная, и в жилище было тепло, даже жарковато. По этой причине Одинцов спал нагишом и просыпался в тот момент, когда утренний воздух прохладной ладонью касался кожи.

Его низкая широкая постель стояла у распахнутого окна; не поднимая головы, он видел острые зубцы скал на востоке, верхний краешек восходящего солнца, горевший над утесами жаркой огненной орифламмой, и застывшие в небе перистые завитки облаков. Оранжевые лучи рассвета заливали обширный покой, подчеркивая яркие краски настенных ковров и занавеса, что разделял комнату и просторную ванную с бассейном.

Шел третий день пребывания Одинцова в Батре. Он на миг смежил веки, и град Ильтара предстал перед ним таким, каким был виден с перевала. Круглая неглубокая котловина с озером посередине; горбатый мостик, переброшенный на западный берег речки; за ним – цветущие сады, среди которых тянулась дорога; ворота в невысокой резной каменной ограде и мощенный розовыми гранитными плитами двор – кое-где камень сменялся травой, кустами и деревьями с пышными, похожими на зонтики кронами. И, наконец, скала. Ее ровную поверхность прорезали окна – восемь ярусов окон и литая бронзовая дверь внизу, выходившая на крыльцо с широкой лестницей. Батра была комплексом искусственных пещер.

Сотни таких подземных убежищ, больших и маленьких, были разбросаны по всей горной стране; каждое – в своей долине. Все они, как и подземные дороги-тоннели, что вели на юг, в степи, или на север, в великие хвойные леса, были вырублены в незапамятную эпоху Древними. Но, по-видимому, многое добавил и народ Ильтара. Колонны, превосходные лестницы, каменная резьба по фасаду и вокруг окон, камины и очаги, бассейны с теплой проточной водой, что била из недр земли, конюшни для тархов, хлева и загоны для прочего скота, великолепные сады – все это было делом рук хайритов. Здесь, в горах, люди двенадцати кланов, двенадцати Домов Западной Хайры, проводили осень и зиму. Весной и летом одни отправлялись кочевать в степь, другие шли к морскому побережью, третьи – в северные леса, четвертые, жаждавшие воинской славы – на восток, сводить кровавые счеты с длинноусыми. Но многие предпочитали жить в теплых горах Древних подобно оседлому народу; эти занимались в основном скотоводством и ремеслами.

В Батре оставалось сейчас человек триста, меньше половины населения, и все они высыпали во двор, когда часовой у ворот ударил в колокол. Этот звон то ли приветствовал господина Батры, то ли предупреждал остальных домочадцев о его прибытии. Впереди толпы воинов, пастухов, слуг, женщин и детей стоял высокий худой старик. Вид у него был величественный: прямая спина, гордо откинутая голова, борода с проседью, зеленый шерстяной хитон с серебряным узором по вороту. По обе стороны от него и чуть позади – две женщины. Первая, как Одинцов определил сразу, – Хозяйка Ильтара; статная русоволосая красавица лет тридцати. Вторая… На миг его глаза встретились с ясными серыми очами, затененными пологом длинных ресниц, и Одинцов вздрогнул. Эта девушка так походила на Светлану, первую его жену и первую любовь…

Тростинке, пожалуй, было за двадцать. Крепкая, ладная, ростом уступавшая старшей сестре, она отличалась необычайно тонким станом – Одинцов подумал, что мог бы обхватить его двумя ладонями. Выше гибкой талии пышными пионами распускались груди, соблазнительно полные на фоне хрупких плеч; ниже – плавные линии бедер струились к изящным коленям. На девушке была короткая, туго подпоясанная коричневая туника, не скрывавшая почти ничего. В этом одеянии она походила на греческую амфору или на горную нимфу, хранительницу окрестных ущелий и скал.

Светлана тоже любила так наряжаться, припомнил Одинцов.

Сплошное мини, чтобы платья поменьше, а кожи побольше. Фигурка у нее была точеная, ноги длинные, так что редкий мужик не оборачивался, а он, Одинцов, ревновал и бурчал: мол, выставляет напоказ такое, что видеть положено лишь законному супругу. Молодой был, глупый… Но и она не умнее; могла бы перед каждым встречным задом не крутить.

Его глаза встретились с глазами девушки. Золотистые искорки мелькнули в зрачках Тростинки, и Одинцов догадался: эта красавица знала мужчин и умела их ценить.

Два следующих дня промелькнули стремительно и незаметно, скрашенные новизной впечатлений. Горячая ванна и чистая постель, вкусная еда, пир в честь новообретенного родича, пешие прогулки по берегам озера, осмотр Батры… Все это кружилось, мелькало, словно в калейдоскопе, но серые глаза Тростинки служили неизменным фоном для каждой новой и яркой картины, предложенной вниманию гостя.

Как и предупреждал вождь Батры, его отец, старый Арьер, принял Одинцова словно сына, потерянного в былые годы, но теперь счастливо найденного и доставленного к родимым очагам. Старик был песнопевцем и сказителем Дома, но функции его, видимо, простирались намного дальше – он хранил традиции, разрешал споры, молился богам и учил детей. Вскоре Одинцов понял, что Арьер скорее старейшина и духовный пастырь пещерного поселения, тогда как на долю Ильтара оставались практические вопросы. Суть их можно было выразить в двух словах: война и хозяйство. Ибо Батра была богата – и скотом, и людьми, и добром; все это требовало присмотра и умелого управления.

Что касается войны, то хайриты умели и любили воевать. Чаще всего они служили наемниками в Айдене, не столько ради денег, хотя немалые сокровища попадали в их горы с полей сражений и из разоренных городов, сколько в силу неистребимой тяги к приключениям и авантюрам. Кроме того, Двенадцать Домов вели многовековую кровавую распрю с Восточной Хайрой, населенной родственными племенами. Пока Одинцов не смог доискаться до корней этой странной вендетты.