Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца - Вернер Линдеманн

В соседней деревне, через поле, сидели такие важные авторы, как Герхард и Христа Вольф, с которыми он время от времени встречался…

М а л х о в: Еще раз вернемся к тем месяцам, когда твой отец наблюдал за тобой. Согласно книге это происходило с сентября по май.

Л и н д е м а н н: Нет, в действительности это продолжалось почти два года.

М а л х о в: В начале повествования ты всплываешь совершенно внезапно, так, будто ты решил переехать к своему отцу. Так ли это было на самом деле?

Л и н д е м а н н: Нет, полностью добровольным это не было. В Ростоке мне полагалось ученическое место, которое в ГДР не так-то просто было найти. Собственно, мои родители хотели, чтобы я изучал искусство или литературу, но поскольку я был невероятно плох в школе, то окончил только 10 классов. Об аттестате зрелости можно было даже не думать. Тогда, по крайней мере, надлежало обучиться хотя бы художественному ремеслу. Только не пойти ко дну и не опуститься еще ниже, а что-то такое, о чем можно было бы сказать: мой сын – гончар, или мой сын – мастер по керамике. Но ничего из этого не сработало, у меня возникли настоящие трудности, чтобы найти ученическое место, пока в последнюю минуту мой обеспокоенный отец не раздобыл мне место ученика столяра на комбинате жилищного строительства в Ростоке. По времени это произошло впритык – за 14 дней до начала обучения.

Ведь в ГДР ты обязан был работать, в противном случае незамедлительно получишь уголовное дело за антиобщественную позицию. Бывало даже сажали в тюрьму. Но договор на обучение был своего рода договором-кляпом: следовало принять обязательства, после чего к тому же не менее трёх лет отработать на этом комбинате жилищного строительства. Сначала я еще думал, на стройке, ладно, мой бог, бывает и похуже. Но вот где была собака зарыта: это оказалось поточное производство окон. Это было совсем, совсем невыносимо. Чтобы расторгнуть этот договор, ты должен был или иметь смертельную болезнь, или переехать куда-нибудь – и поскольку я хотел уйти с этой работы, то просто переехал к своему отцу в деревню. Так что я покинул место пребывания в Ростоке и должен был официально сообщить об уходе. Всё это происходило в ГДР крайне бюрократически. В течение семи дней необходимо было зарегистрироваться по новому адресу, после чего туда реально следовало переехать, всё чётко контролировалось, штази-шпионаж везде и всюду. За четыре недели у своего отца я переоборудовал мансарду. У него там лежало немного лесоматериала, я начал с изоляции, потом всё остальное. Даже электрику я провёл сам. Это создавало настроение. При этом я слушал много музыки, действительно было классно.

М а л х о в: Значит, это не было бегством от своей матери?

Л и н д е м а н н: Нет, совсем нет, нисколько. Я всего лишь хотел уйти с этой работы. Мой план состоял в том, что теперь я отдыхаю у отца в течение шести-семи месяцев, а потом возвращаюсь в Росток. Но я быстро сообразил, что так не пойдет, ведь он начал донимать меня: «Когда ты собираешься начать работать?» Я думал, что для начала я поживу наверху пару месяцев вот так, ничего не делая, и ведь при том, что я умею, я мог бы жить, не напрягаясь. Я раздобыл бы пиломатериал, соорудил бы какие-нибудь полки, выточил бы что-нибудь. С подобной работой можно было свободно жить в ГДР. Какая-то нехитрая халтура, но этот расчет был произведен без моего отца: «Ты должен немедленно найти работу, ты не можешь сидеть дома сложа руки» Я: «Конечно, я могу, но что?» Он: «Приедет полиция» Я: «Откуда им знать, что я не работаю?» Тогда он снова: «Тогда я сам им скажу об этом. Так не пойдёт. Ты не можешь тут болтаться просто так». Таким образом он практически заставил меня найти что-то поблизости. Что оставалось, так это сельскохозяйственный производственный кооператив, ничего другого там не было. Потом я попал в этот долбаный офис председателя этого кооператива, который сразу же отправил меня в отдел по строительству, из-за придирки к моим длинным волосам. В то время в ГДР, в деревне, вообще ничего не было. В конце концов, в этом отделе по строительству я попал к мастерам по телегам, к плотникам. Я представления не имел обо всем этом деле: монтаж стропильных конструкций, изготовление черенков для обычных и совковых лопат, колёса для телег.

М а л х о в: И кресла-качалки?

Л и н д е м а н н: Нет, но вполне серьезное производство телег и плотницкое ремесло. Всё вручную, станков почти не было, всё на уровне Средневековья. Сначала я некоторое время находился в одной большой деревне, на так называемом опорном пункте. Но после, поскольку никто не хотел этим заниматься, я был переведен в совсем маленькую деревню, в перекошенную развалюху, к очень старому человеку, плотнику и, собственно, это было самое прекрасное время. Он был чрезвычайно хорошим ремесленником, но уже в полдень начинал пить свою водку. Мы не разговаривали друг с другом, он хотел, чтобы его оставили в покое. Я тоже. Это было замечательно. Причем он меня терпеть не мог. Из-за длинных волос он постоянно говорил мне «Моцарт»: «Моцарт, давай, убери стружку! А потом заканчивай работу!»

Между делом я мог там подхалтурить и довольно часто пользовался этой возможностью. В совокупности всё это называлось «Взрослая квалификация», для которой в конце концов получали своего рода подтверждение. Но нужно было продержаться два года.

М а л х о в: А потом, в какой-то момент, пишет твой отец, на стол легла записка: «Я ушел!»

Л и н д е м а н н: Нет, это было не так. Просто наша совместная жизнь обострялась все дальше и дальше. Мы отдалялись друг от друга всё больше, пока это не переросло в проблему. К примеру, он всегда вставал по утрам крайне рано. Мне было 18 или 19, и как раз по выходным, когда отработаешь целую неделю, спишь долго. На выходные, как обычно, приехала моя подруга. Тогда мы, конечно, долго спали. А он встал – чётко под мансардой находился гараж – к циркулярной пиле и принялся пилить. Потом он пришел в хорошем настроении, поднялся по лестнице, постучал к нам в дверь в 8 часов: завтрак готов.

Сегодня я смотрю на своих детей, они тоже долго дрыхнут. Тогда же – это всё чаще и чаще нас сталкивало, и мы только орали друг на друга.

М а л х о в: Так ведь он даже описал, как вы дрались.

Л и н д е м а н н: Да, и это действительно стало триггером для того, чтобы я ушёл. В какой-то момент я смог позволить себе купить автомобиль, совершенно старый «Трабант», с несинхронизированной ступенчатой коробкой передач, 1953 года выпуска. Тогда я перебрал его, встроил акустические колонки и время от времени опробовал. Потом пришел он, и я должен был выключить эту грёбаную музыку. Для него это было как бы громко. Он тогда возился около своих ящиков с цветами, и тут внезапно ситуация обострилась. Кажется, он дал мне пощёчину еще в машине.

Он наклонился ко мне и заехал мне тыльной стороной ладони. На это я выдал какую-то дерьмовую реплику: «Оставь меня в покое», что-то в этом роде. Это являлось для него уже провокацией, и он сказал: «Если ты сделаешь так еще раз, то я тебе врежу по-настоящему» А я: «Тогда ты получишь в ответ. Ведь ты рехнулся. Ты больше не посмеешь меня бить» И тогда он снова съездил мне ладонью. Он не контролировал себя. Он таким образом возвышал себя. Мгновенно он представил себя в качестве боксера – он занимался боксом в Гитлерюгенд, – и я ему просто… я думал, я не бил его, я только попросту его отталкивал. А потом он снова стоял передо мной: «Брось, я тебя прикончу, у тебя нет шансов!» Как-то так. После этого он поднялся на мансарду и выкинул все мои вещи в окно.