Какое дерево росло в райском саду? - Ричард Мейби

Такие лещиновые рощицы бывают по-настоящему древними. Самая прославленная и самая эльфийски-волшебная, по словам ирландского ботаника Чарльза Нельсона, это

Еще в детстве, когда я серьезно относился к поискам лесных лакомств, я понял, что если хочешь найти лесные орехи, нужно забраться именно в такое местечко – засесть в рощице или даже в гуще какого-то одного куста и смотреть оттуда наружу, и тогда орехи прекрасно видно на фоне участков неба. Лесные орехи часто фигурируют в ирландском фольклоре и «всегда служат эмблемой концентрированных знаний, чего-то сладкого, компактного и питательного, заключенного в небольшой прочной скорлупе – крепкий орешек знаний, так сказать»[56]. Среди историй о лещине одна наделена особенно отрадной симметричной и компактной структурой[57]: в ней говорится о священном источнике в окружении девяти лещин, символизирующих мудрость, вдохновение и поэзию. Листья, цветы и орехи на деревьях вырастают в один момент и разом падают в святую воду, взметая лиловый фонтан. В священном источнике обитают пять лососей, они едят орехи, и от каждого ореха на их чешуе проступает красное пятно. Если человек отведает этих лососей, ему откроется вся мудрость и поэзия. А еще от орехов в ручейках, истекающих из источника, появляются пузырьки, и эту пузыристую воду пьют всевозможные художники и мыслители. Это сложный миф, тут говорится и о древе знаний, и о различных метаморфозах, и он странным образом напоминает реальный жизненный цикл «плоды-река-рыба», благодаря которому существуют многие живые виды амазонских джунглей. Мифы о растениях, какими бы мистическими ни были они на первый взгляд, зачастую таят в себе глубокие экологические истины. Метафора ореха как символа концентрированной мудрости, из которой затем «проклюнется» какая-то новая форма, по-прежнему с нами. Однако образ лещины как пример способности к возрождению – зримый и мифологически мощный – по большей части забыт. Культурные, повседневные связи с деревьями у нас слабеют, и теперь, если мы и видим в них подобие людей, то это сходство прямое, плотское: ствол – это туловище дерева по аналогии с человеческим телом, поэтому дерево погибает, если обрубить его земные корни. Это неверно понятая метафора. Мы оплакиваем павшую фигуру, но не видим полных надежды побегов, которые поднимаются от корней, от основания дерева, гладкие, атласные, будто лосось.

В Средние века считалось отнюдь не невероятным, что растения способны превращаться в других существ, пусть и не в людей, как в античной мифологии, но в другие создания, способные к природному росту. А как иначе появляются новые виды, как это объяснить? Во второй половине XIV века в Западной Европе возникла легенда, что в Татарии (так тогда называли регион, охватывавший почти всю Среднюю и Северо-Восточную Азию) живет существо, которое наполовину животное, наполовину растение. Химера вроде Зеленого человека. Печально знаменита книга «Приключения сэра Джона Мандевиля», которую почти наверняка написал не рыцарь, родившийся в Сент-Олбансе, а фламандский монах, который и сам всего лишь собирал чужие рассказы о приключениях – самые фантастические и невообразимые – и беззастенчиво переделывал их на свой лад. (Сэр Джон Мандевиль пишет, например, что лично ему не довелось побывать в Райском саду, однако он не сомневается, что сад этот существует, – весьма характерное замечание и для этой книги, и для той эпохи). Так или иначе, в «Приключениях» говорится об этом диковинном создании, которое автор якобы видел в «Земле Китайской, в верховьях Инда»:

Прямо-таки пародия на какой-то ветхозаветный сюжет: Агнец Господень в виде овоща.

Прошло более двухсот лет, и в 1605 году французский ботаник Клод Дюре, автор в целом более надежный, назвал главу своей книги “Histoire Admirable des Plantes” («Удивительная история растений») «Бораметы, обитающие в Скифии, или Татарии, подлинные Зоофиты, или растения-животные, то есть растения, которые живут и чувствуют, как животные»[59]. Дюре не утверждал, что видел своими глазами это растение-агнца, однако подтвердил рассказ Мандевиля и дополнил его подробностями из древнееврейского манускрипта V века, входившего в коллекцию, которая содержала первые письменные источники мифов о сотворении мира из Книги Бытия. В еврейской традиции это существо называется «адней ха-саде» (буквально «владыка поля»). Видом он будто ягненок, но из пупка у него растет стебель, который коренится в земле. Этот ягненок «кормится травой на длину пуповины» – то есть настолько, насколько позволяет длина стебля или ствола. Затем существо погибает.

Изображение растения-агнца. Маттеус Мериан Младший (XVII в.). Jan Jonston, “Dendrographias”, 1662.

В этом мифе много несообразностей, а изображение их только добавляет, поскольку этот агнец не может достать до пастбища у подножия стебля. Фото © Королевское историческое общество, Библиотека Линдли

После этого разные писатели и исследователи находили и дорабатывали все новые и новые подробности удивительной жизни этого создания. У него четыре ноги и раздвоенные копыта. Шкура мягкая, покрыта шерстью. Настоящих рогов у него нет, но длинная шерсть на голове собрана и переплетена в виде вертикальных косиц. Единственный хищник, которого боится «борамец» (или «баранец», татарское слово, означающее «ягненок»), – это волк, однако люди, судя по всему, прекрасно знакомы с его кулинарными достоинствами, в которых, согласно химерической натуре существа, соединялись лучшие качества животных и растений. Кровь его сладка, как мед. Мясо напоминает крабье или, возможно, рачье. Барон фон Гербенштейн, посол Германии в России, рассказывал (все рассказы об этом диковинном звере, разумеется, дошли до нас только через вторые или третьи руки), как, по его мнению, объясняется, что борамец покрыт шерстью. «Гийом Постель, человек большой учености, говорил мне, что некто по имени Михаил» уверял его, будто видел близ Самарканда «очень мягкую и нежную шерсть некоего растения, которую магометане используют для подкладки шапочек, носимых на голове, а также для защиты груди». К концу XVI века этот сюжет вошел в христианскую иконографию. Французский автор Гийом де Салюст в своей поэме “La Semaine” («Седмица»), выпущенной в свет в 1578 году, представляет себе, что это растение было в числе существ, которым дивился Адам, когда бродил по Раю и раздавал названия. Из его парадоксальных свойств де Салюст составил что-то вроде загадки: