Киевская Русь и Малороссия в XIX веке - Алексей Петрович Толочко

один на другого не так, как на иноязычного, но будто однородца, однако много отчужденного в словах и поступках, что для обеих сторон показывается странным явлением; но вообще все сии рассеянные одноземцы и доныне сохраняют сыновное почтение к матери древних своих жилищ, граду Киеву.[162]

Привычная метафора для Киева в путевых дневниках XIX века, как и в воспоминаниях путешественников, — «российский Иерусалим».

Поклонение святым местам Киева было едва ли не главной целью посещения Киева царственными лицами, спорадических в течение XVIII века и все более частых в первой половине XIX века. В Киеве для «порфирородных богомольцев» разрабатывают, так сказать, стандартный маршрут: Печерская лавра с осмотром Успенской церкви, Софийский собор, Михайловский монастырь, Пещеры, Андреевская церковь. В начале XIX века такую «обзорную экскурсию» высочайших лиц будут называть «путем богомольца». Екатерина II, которая в течение трехмесячного пребывания в Киеве должна была пройти по маршруту не один раз, выстоять на многочисленных литургиях и выслушать не одну речь, едва сдерживала свое раздражение от «скучного Киева», но покорно выполняла надлежащие действия. Во времена Александра I и особенно Николая I императорская семья посещает Киев регулярно. Как понимали современники подобного рода активность, видно из названия брошюры, изданной по случаю визита в Киев в 1837 году великого князя Александра Николаевича: «Известие о посещении святых мест в Киеве благоверного государя наследника, цесаревича и великого князя Александра Николаевича». Подобного рода «описания» паломничеств составляют после каждого визита (даже митрополит Евгений Болховитинов станет автором одного из них).

Какими бы ни были мотивы путешественника в его путешествии по Малороссии, подъезжая к Киеву, он начинал воображать себя паломником, ощущать в душе религиозный восторг от скорого посещения православных святынь Киева. К религиозному чувству прибавлялись и переживания живописного пейзажа.

Как правило, путешественники подъезжали к Киеву с левого берега, и величественная картина «златоверхого города», открывавшаяся их взглядам, настраивала прямо на мистический лад:

На западной части небосклона, над серою грядою тумана, открылся Киев. Священный город стоял как бы на воздухе или на небе, и лучи восходящего солнца, горя на златоверхих его храмах, представляли зрелище величественное и на земле новое![163]

Ни один из путешественников не упустил случая излить на страницах своего путевого журнала экзальтированные впечатления от созерцания «с вечностью спорящей твердыни России» (фон Гун), «священного города» (Глаголев). Князь Долгоруков въехал в 1810 году в Киев с противоположной стороны, но и он на обратной дороге «окинул глазами весь Киев еще раз в жизни. Нет ничего прекрасней сего зрелища; я от него был вне себя и не вмещал восторгов». Природа и Творец приходили на ум Лёвшину при первом же взгляде на Киев:

Вид города, в котором предки наши получили первое понятие о всемогущем Творце; вид храмов Божиих, скрывающих в себе столько священного, и торжествующая при восхождении солнечном природа возбудили во мне высокие и приятные чувствования.[164]

В 1832 году на пути к «Юго-Западному краю», где он должен был после польского восстания «обустраивать» учебные заведения, Киев посетил Иван Сбитнев. Его «путевые заметки» прекрасно передают то состояние полурелигиозного экстаза, полуантикварного увлечения, которое испытывал путешественник на подступах к Киеву:

Можно ли равнодушно приближаться к Киеву, особенно в первый раз, как я тогда, этому богатому некогда городу, где развилось ядро государственного быта России, началось христианство, быстро разлившееся по славянским племенам! С чувством благоговения я посетил Печерскую лавру, поклонился святым мощам угодников Божиих в ближних и дальних пещерах; посетил также Софийский, Михайловский и Николаевский соборы и Братский монастырь. С трепетом, с благоговейным чувством приближался я к тому месту в овраге, где князь Владимир крестил народ свой в христианство.[165]

Между тем, все больше столичных путешественников отправлялись в Киев не с богомольной целью, но с археологической. Конец XVIII века ознаменовался открытием классических древностей Северного Причерноморья. Вместе с новоприсоединенными ориентальными землями Оттоманской Порты и Крымского ханства Россия неожиданно стала обладательницей остатков античной цивилизации. Открытие руин греческих городов интриговало и возбуждало воображение антиквариев и ученых. Малороссия казалась естественной дорогой к классическим городам Причерноморья. Остатки античной Ольвии были открыты в имении Ильи Безбородко Парутино (Ильинское). Князь Долгоруков посетил их и осматривал, Юлиан Немцевич видел добытые там античные предметы у жителей Одессы[166]. Ермолаев и Бороздин осматривали привезенные из Парутино артефакты в другом имении графа вблизи Чернигова. Незадолго до этого ученый мир России переживал своего рода первую научную сенсацию: в 1793 году на Тамани, где, как полагали, находилась античная Фанагория, была найдена древнерусская надпись. Автор находки Павел Пустошкин доживал свой век «в счастливом климате Малороссии» отставным вице-адмиралом. Здесь, в Лубнах, его посещал в 1816 году и осматривал его коллекцию итальянских картин Лёвшин. Находка «Тмутараканского камня» оказалась необычайным открытием: она не только окончательно решала один из крупнейших споров историографии XVIII века (о местонахождении древнерусской Тмутаракани), но и обещала подобного рода находки русского присутствия в Причерноморье в будущем. Камень, правда, возбудил спор иного рода: некоторые его считали поддельным. Не удивительно, что первая археологическая экспедиция на Украину — Бороздина и Ермолаева в 1810 году — предполагала достичь Тамани и разыскать там более надежные остатки русского присутствия.

Секулярное открытие Киева, таким образом, происходило по следам религиозного паломничества, а первые путешественники в город были столько же благочестивыми паломниками к святым местам, сколько и туристами, заинтересованными в истории и исторических раритетах. В 1823 году Михаил Сперанский писал, собираясь ехать в Чернигов: «Может быть, оттуда, по близости взгляну я на Киев и святые его древности»[167]. Подчеркнуто «древности», но их соседство со «святостью» не случайно. Мода, паломничество и археологические поиски соединились в начале XIX века, чтобы привести к «открытию Киева» для русской публики.

«Открытие» в данном случае не является лишь метафорой. Несмотря на то, что Киев (вместе с остальной Малороссией) находится в составе Российского государства с середины XVII века, сведения о нем в российской публике до начала XIX века остаются очень, так сказать, теоретическими, литературными. Киев занимает чрезвычайно важное место в российской истории и, в общем, в сознании, но знания о реальном городе Киеве крайне ограниченны. Большинство начитанных путешественников считает Киев таким, каким он предстает на страницах летописи — величественной столицей. Уезжая в Киев, они ожидают найти видимые и очевидные следы древнего величия: соборы и дворцы или хотя бы впечатляющие остатки этих сооружений, благородные руины вроде Помпей или Геркуланума.

Екатерина II была первой «ученой» путешественницей