Путешествие мясника. Роман о семейной жизни, мясе и одержимости - Джули Пауэлл

Вся операция занимает у меня десять секунд, и это не особенно быстро. Но тщательность и точность тут важнее скорости.

Таким же образом я делаю еще одну петлю вдоль куска мяса, на этот раз горизонтальную, не параллельно, а перпендикулярно к первой, чтобы витки шпагата не перепутались, а потом разворачиваю будущий ростбиф на девяносто градусов, широкой стороной к себе. Теперь я буду обвязывать его поперечными петлями, оставляя между витками расстояние приблизительно в четыре сантиметра, так что в итоге он будет напоминать толстую гусеницу. Я начинаю посредине куска: сначала пропускаю шпагат под ним, делаю узел, затягиваю, еще один узел, опять затягиваю, обрезаю. От середины куска я двигаюсь сначала влево, потом вправо.

Если начать обвязывание с одного какого-нибудь конца, постепенно двигаясь к другому, то эффект будет таким же, как при выдавливании зубной пасты из тюбика, но только для пасты это правильно, а для мяса нет. В итоге у меня должен получиться ровный кусок цилиндрической формы, который будет одинаково обжариваться со всех сторон.

Закончив, я первым делом смотрю на часы. Две минуты. Чтобы обвязать один ростбиф, мне пока еще требуется в два раза больше времени, чем Эрону и Джошу на разделку полутуши (недавно Джош уложился в пятьдесят шесть секунд, на две секунды побив предыдущий рекорд Эрона; теперь эти двое пользуются секундомерами, а перед соревнованием долго разминаются).

Мимо стола проходит вечно спешащий куда-то Джош.

— Отлично, Джули! Ты — богиня.

— Угу.

Я бы обрадовалась такому комплименту, если бы Джош не повторял его по десять раз на дню. Но все равно приятно. И я знаю, что у меня получаются самые симпатичные ростбифы в лавке, хотя, конечно, никогда не говорю об этом вслух. Я уношу его на кухню, прихватив несколько мозговых костей, нарубленных из большой берцовой. Там я щедро натираю мясо солью и перцем, обжариваю его на сковородке до коричневой корочки, укладываю на решетку из костей и засовываю в духовку.

Теперь можно помыть руки и налить себе чашку кофе. Тут же на кухне Хуан экспериментирует с новой колбасой из баранины и курицы, пытаясь создать нечто в марокканском стиле. Он обжарил фарш, перед тем как запихивать его в оболочку, и теперь тот остывает на большом блюде. Я кладу в рот кусочек.

— Мм-м-м. Хуан, что там? Очень вкусно!

Хуан пожимает плечами:

— Курага, чеснок, кинза, куркума, имбирь… Не знаю… кажется, чего-то не хватает.

— Да?

Он опять пожимает плечами и задумчиво трет подбородок. Хуан начал отращивать бородку для назначенного на весну Конкурса на лучший волосяной покров лица. Мы оба опять пробуем фарш и вопросительно смотрим друг на друга. Наконец Хуан кивает:

— Думаю, надо добавить корицы!

— Джуль! — Эрон жестом подзывает меня к столу; в руке у него кусок бараньей корейки. — Таймер установила?

— Да. Час двадцать, правильно?

— А при какой температуре? — допрашивает он меня, как на телевикторине.

— Сто пятьдесят градусов.

— А сколько должен показать мясной термометр?

— Шестьдесят.

Несколько секунд Эрон молча смотрит на меня, наклонив голову к плечу, и ритмично цокает языком. Я уже знаю, что такие звуки он издает, если задумал какие-то изменения в рецепте.

— Давай-ка попробуем пятьдесят четыре градуса. Мясо ведь продолжает готовиться даже после того, как его достаешь из духовки.

— Ты — как учебник с руками. Я знаю!

— Что?

— Ничего. Это из «Баффи». Шутка.

— И не забывай поливать. Весь сок из мозговых костей должен впитаться в мясо.

— Слушаюсь!

— Хорошо. А сейчас, — он шлепает корейку на стол, — будешь тренироваться для своей рождественской «короны». Пока сделаешь «полукорону»: для нее берем только один ряд ребер, а для «короны» — оба. Я буду рассказывать, а ты делай. — Он пододвигает корейку ко мне. — Сначала хребет нужно срезать. Пошли к пиле.

Под его руководством я ленточной пилой срезаю костяной гребень позвоночника и подравниваю оставшуюся кость. Потом кладу корейку плоской стороной вниз, беру ее за края обеими руками и аккуратно двигаю на пилу так, чтобы та попадала точно в соединительные хрящевые диски между позвонками. Я уже давно не боюсь стоять прямо перед работающей пилой и не воображаю себе, как она отрежет мне руку. Вернее сказать, теперь я боюсь гораздо меньше, чем раньше. В конце концов, уважать-то пилу надо. Через минуту все готово: корейка по-прежнему представляет собой одно целое, но позвоночник в нескольких местах надрезан, поэтому она становится гибкой, как аккордеон.

— А теперь «пофранцузь» кончики.

Я выслушиваю эту команду не моргнув глазом, потому что уже знаю, что такое «пофранцузить». На языке мясников это значит тщательно зачистить кончики ребер, которые позже и образуют гордую корону над мясом. На примере первого ребра Эрон показывает, как все должно быть. Сначала ножом он делает частые насечки на мясе со всех сторон ребра — плотную пленку, крепко соединяющую мясо и кость, надо по возможности ослабить. Потом кончиком ножа разрезает мясо между ребрами, начиная с того места, где начал делать насечки, и до конца ребра. Далее Эрон берет шпагат, делает из него петлю, надевает ее на ребро, насколько позволяет разрез, и туго затягивает узел. Конец шпагата он пару раз обматывает вокруг ладони, а потом с силой дергает на себя и сдирает петлю с кости вместе с мясом и пленками. Теперь из корейки торчит совершенно чистый, белый кончик ребра.

— Видишь, все просто. — Он бросает содранное мясо в ведро, где лежат обрезки баранины для фарша, и кивает мне: — Теперь ты.

У меня все получается не так гладко. Я делаю насечки, а потом разрезы между ребрами, надеваю петлю, затягиваю, дергаю, еще раз дергаю, но петля не желает соскакивать с ребра. Зато каждый раз, когда я дергаю, шпагат врезается мне в ладонь и уже оставил две глубокие борозды у основания мизинца и большого пальца. Из них немедленно начинает сочиться кровь. Я скорее умру, чем пожалуюсь Эрону, но мне больно, и я никак не решаюсь дернуть в третий раз. Потом все-таки дергаю, и шпагат рвется. Блин!

Но ругаться я стараюсь шепотом, чтобы не услышал Эрон: он в нескольких шагах от меня занимается своим делом. Я снимаю шпагат с ладони, срезаю с ребра бесполезную теперь петлю и, стараясь стать невидимой, спешу на кухню за пластырем. На обратном пути я прихватываю из бака специальную армированную перчатку. У нас ими пользуются очень неохотно: если уж тонкий латекс делает движения неуклюжими, то что говорить о стальной проволоке? Но сейчас я натягиваю перчатку и собираюсь сделать еще одну попытку. Уж не знаю, то ли Эрон заметил мое непродолжительное отсутствие, то ли услышал, как я выругалась, то ли обратил внимание на перчатку, но, во всяком случае, он оставил свою работу и теперь смотрит на меня. Я нервничаю.

Сделав новую петлю, я надеваю ее на ребро, затягиваю, дергаю. Ничего не получается.