Кино с клубничкой - Людмила Ситникова

– Всегда рады видеть вас…

Розалия не дала мужчине договорить:

– Представляешь, Евдоким сказал мне, что у меня греческий профиль и вообще я отношусь к той категории женщин, которых следует увековечивать на холстах. Вот так!

– Я рада.

– Он будет рисовать мой портрет.

Катарина усмехнулась. Интересно, как ему это удастся? Насколько она знала, для того чтобы написать портрет, натурщик должен сидеть несколько часов не шевелясь, а Розалии такая ноша точно не под силу.

– Мой портрет… Чудесно! Я всегда мечтала об этом, и вот мечта осуществилась.

– Я могу написать и ваш портрет, Катарина, если вы не против.

– Нет-нет, она против, сначала напишите мой, а уж потом… Вообще-то я хотела бы попросить вас, чтобы вы сделали два моих портрета, так как…

– Намучается твой муженек с моей свекровью, – снова склонилась к уху соседки Ката.

Лина махнула рукой.

– Для него это пара пустяков. К тому же у Розалии действительно очень… как бы сказать… выдающееся лицо.

– И ты туда же. На мой взгляд, ничего выдающегося в ней нет. Ну или в еe лице, по крайней мере.

– Едрит твою мать! – раздалось из гостиной.

– Ката! – Розалия с упрeком посмотрела на Копейкину.

– Что? Можно подумать, это я крикнула.

Повернувшись к Евдокиму, свекровь закатила глаза.

– Просто беда с Арчибальдом, он не стесняется в выражениях. И откуда только нахватался пошлости, ума не приложу!

– У моего отца тоже был говорящий попугай, – начала Лина, – так он вообще…

– Это очень интересно, – перебила Розалия, – потом как-нибудь обязательно расскажешь. Евдоким, а вы можете написать мой портрет в полный рост?

– Конечно.

– Сукины дети! Мать вашу! Козлы!

– Наталья, быстро накрой Арчи накидкой, он сильно разошeлся.

– Не могу, у меня сейчас молоко убежит, – подала голос из кухни та.

– Твою мать! Шкура драная, ничего сделать не может! – немедленно отреагировала Розалия, затем встала и вышла в гостиную.

Евдоким так и остался сидеть с открытым ртом. Он, очевидно, не ожидал от «милой» старушки подобных реплик.

– Это кто сейчас сказал… ну, про шкуру? Тоже попугай? – спросил он, глядя на жену.

– Ага, попугай, такой большой, восьмидесяти лет, по имени Розалия Станиславовна, – хихикнула Ката.

Муж залпом выпил кофе.

– Да, дела… – протянул он.

– Смотрите, Евдоким, если моей свекрови не понравится то, как вы еe изобразите на холсте, она и не такое выдаст.

– Здесь, можете не сомневаться, я профи своего дела.

– А чего это вы друг другу выкаете? Немедленно переходите на «ты». У нас здесь не Старая Англия, – вмешалась в разговор Лина.

Евдоким кивнул.

– Согласен.

Розалия впорхнула в столовую, неся на руках Лизку.

– Евдоким, дорогой, я хочу, чтобы вы запечатлели меня с моей доченькой Лизаветой. Такое возможно?

– Возможно, возможно.

Катарине вспомнился фильм «Свадьба» одна тысяча девятьсот сорок четвертого года выпуска: «А в Греции рыжики есть? Есть, есть, в Греции всe есть».

Спустя полчаса супруги Карпивины откланялись. Ката была на лестнице, когда свекровь остановила еe раскатистым воплем.

– Стоять! Ты купила спортивный костюм?

– Нет.

– Почему?

– Забыла. – Ката приготовилась выслушать новую порцию упрeков, но Розалия вдруг миролюбиво сказала:

– Ладно, завтра выйдешь на зарядку в костюме Анжелы.

– А она не будет делать упражнения?

– Нет, я еe освободила.

– И, интересно, по какой причине?

– Анжела вместе с дочерью Карпивиных пошла на дискотеку, потом она останется ночевать у них.

Ката поплелась в спальню. Анжелке повезло. Уверена на все сто: она специально решила заночевать у малознакомых людей, лишь бы удалось избежать утренней пытки. Ну что ж, «пятерка» ей за изобретательность. А Розалия, судя по всему, не стала этому препятствовать, так как семейство Евдокима для неe теперь самое уважаемое. Ну или будет таковым – до того момента, пока не будут готовы ее портреты с выдающимся лицом и греческим профилем.

Стоя под струями душа, Катарина прокручивала в голове события сегодняшнего дня. Она твeрдо решила завтра же купить билет до Гамбурга. Дальше медлить никак нельзя. Определeнно нельзя!

Прошло три дня.

Утром в четверг Катарину бил нервный озноб. В час дня должен состояться еe вылет в Гамбург. Вливая в себя третью чашку чeрного кофе, Копейкина старалась настроить сознание на лучшее, но, как назло, напряжение от этого нарастало ещe сильнее. Внутренний голос твердил – полeт пройдeт успешно, незачем нагнетать атмосферу, ведь, по сути, самолeты ничем не опаснее машин.

Самолeты… От одного этого слова Кате делалось не по себе. Желудок сжимался, а сердце начинало вырываться наружу. Копейкина относилась к той категории людей, которые органически не переносят перелeты. И подобного рода страх был вполне объясним. В последнее время эти самые самолeты, кроме умения летать, приобрели одну очень неприятную особенность – падать. Сколько раз Катарина с замиранием сердца слушала в вечерних новостях об очередной авиакатастрофе, пытаясь представить состояние людей, когда те понимали, что через мгновение их жизнь оборвeтся. Или, может, они даже не успевают ничего понять? Хотя вряд ли, скорее всего сначала их охватывал парализующий страх, а потом паника. От мысли о скорой кончине…

Нет, нет и нет, так не пойдeт! Надо прекратить думать об этом!

– Мне просто надо успокоиться и настроиться на самое лучшее, в противном случае я сорвусь, и случится истерика, – убеждала себя Катарина. – Ей-богу, даже смешно, миллионы людей пользуются услугами авиалиний, и ничего, а я как маленькая…

И тут же на ум приходило другое: «А сколько из них уже на том свете?»

– Прекрати! – прикрикнула Ката и на себя, и на свой внутренний голос, донимавший сомнениями. – Не хочу тебя слышать! Замолчи немедленно!

В столовую вошла Розалия. Весь еe вид говорил, что она чем-то озабочена.

– Ката, ты уже разговариваешь сама с собой? – прогремела свекровь. – Что дальше, начнeшь исповедовать буддизм?

– Вам показалось.

– Но я отчeтливо слышала, как ты говорила, чтобы кто-то прекратил.

– Это мой внутренний голос разошeлся, пытается меня напугать.

Розалия покачала головой и села.