Штрафбат под Прохоровкой. Остановить "Тигры" любой ценой! - Роман Кожухаров

Пальцы у него были сильные и жесткие, как деревяшки. Фашист, оказавшись сверху, выпрямился и всем корпусом, через распрямившиеся руки надавил пальцами на горло Демьяну. У него померкло в глазах. Ладонь ощущала горячий металл еще не остывшего ноздреватого ствола автомата. Из последних сил он выбросил правую руку, ткнув кованой щекой приклада немцу в подбородок.

Удар получился несильным, но фашист вынужден был разжать пальцы левой руки, которой он попытался перехватить болтавшийся в воздухе ППШ. Демьян дернул шеей, одновременно отпустил автомат и ударил кулаком освободившейся правой руки в сгиб правой руки фашиста. Голова его клюнула вниз, и Демьян со всей силы надавил большими пальцами рук глазницы фашиста.

Немец истошно закричал, дернувшись назад, отчего каска надвинулась вперед, закрыв лицо. Демьян ударил кулаком в торчавшую из-под каски челюсть немца и, собравшись с силами, сбросил его набок.

Правая рука нашарила ППШ на земле. Демьян плашмя опустил автомат на подбородок фашиста, потом, приподнявшись, еще раз – с силой, наотмашь. Удар пришелся по кадыку. Немец захрипел, кровавая пена запузырилась у него на губах.

Гвоздев подошвами ботинок оттолкнул от себя корчившегося гитлеровца. Несколько пуль просвистели рядом, подняв фонтанчики пыли. Эсэсовец подбегал наискосок, вдоль опушки. Демьян рванулся к фашисту, которого только что пнул, и укрылся за ним. Он чувствовал, как тело немца дрожит мелкой дрожью, руки и ноги трясутся в предсмертной агонии.

Немец, бежавший вдоль опушки, успел дать в сторону Гвоздева короткую очередь и, вдруг споткнувшись, покатился по земле. Пули, выпущенные его «шмайсером», пошевелили тело, за которым укрылся Демьян. Умирающий гитлеровец принял в себя порцию смерти, предназначавшуюся штрафнику. Из груди его вырвался тихий стон, и он затих.

Демьян, оглянувшись, в метре от себя увидел валявшийся среди черно-бурых разводов обгоревшей стерни автомат немца. Выбросив в сторону «шмайсера» тело и правую руку, он пальцами дотянулся до истертого брезентового ремня и подтянул за него оружие к себе.

С немецким пистолетом-пулеметом МП-40, или, как его именовали штрафники, – «шмайсером», Гвоздев был хорошо знаком. После ожесточенных боев начала июля многие штрафбатовцы обзавелись трофейными амуницией и вооружением, и, хотя во взводе старшего лейтенанта Коптюка, к примеру, в подавляющем большинстве на вооружении стояли винтовки Мосина, многие не ленились таскать в качестве дополнительной стрелковой единицы «шмайсеры» через плечо, да еще один-два, а то и три-четыре запасных магазина к ним в вещмешке.

Несмотря на то что привесок это был серьезный и на марше он хорошо ощущался, бойцы такой вьючный режим добровольно терпели и сносили молча, не раз наглядно убедившись, что в бою эта дополнительная стрелковая единица здорово выручает. Огневая мощь взвода возрастала почти наполовину.

И взводный, и вышестоящие офицеры в штабе роты и батальона, осознавая столь явный и действенный эффект, всячески практику освоения трофейного оружия у переменников поддерживали. Коптюк даже попытался ввести добавку сверх пайки в виде лишних полста граммов сахара, положенную тем, у кого имеется в наличии трофейный автомат или пулемет. Но нововведение продержалось всего пару дней и забуксовало на уровне помначпрода Мурзенко, который не только заартачился и отказался обеспечивать эти дополнения к порции, но и довел вопрос до зампотылу майора Кулькова и заместителя командира батальона по вооружению, причем в таком свете, что в роту Телятьева пришел строгий приказ прекратить самодеятельность насчет продуктовых порций и плюс к тому провести ревизию и поставить на строгий учет у зама по вооружению все обретенное в боях трофейное оружие, и впредь поступать соответственно.

Развития приказ по учету во взводе не получил. Из-под Понырей батальон вывели обескровленным, с убылью почти вполовину – по ранению и безвозвратно. Заму по вооружению требовалось оперативно разобраться с перераспределением среди новобранцев образовавшихся после боев излишков того арсенала, который остался после потерь в живой силе. Так что оказалось не до трофеев. На учет поставили только трофейные немецкие МГ, часть из них сразу экспроприировав в пулеметный взвод штрафбата.

В остальном тех, кто выжил и запасся немецкими образцами вооружений, не трогали, оставив переменникам их добычу в целости и сохранности. Что-то вроде поощрения от лица командования вместо ожидавшейся многими подачи списков на искупление, «за проявленные в боях стойкость и героизм».

То ли в штабах решили, что «героизм» бойцам переменного состава не положен, то ли ситуация не позволяла начать переформирование боевого подразделения в самый разгар сражений, но когда батальон маршем направили в район Прохоровки, многие «старики» среди прочего нехитрого солдатского скарба тащили на себе и трофейные фашистские пистолеты-пулеметы, оборонительные «лимонки» и гранаты-«колотушки» с длинными рукоятками, немецкие саперные лопатки, а также пользовавшиеся особой популярностью среди бойцов немецкие ножи с лезвием из прочной, закаленной стали, «кровостоком» и защитой для пальцев на удобной рукоятке.

Гвоздев, к удивлению своих боевых товарищей, из всех вражеских трофеев, которые имел полное право и возможность заполучить, однажды взял и носил с собой только саперную лопатку со складывавшейся лопастью. Она вполне устраивала бойца своей функциональностью и удобством при ношении.

Сослуживцы его каким-то необъяснимым образом умудрялись при первом же счастливом случае обзавестись тем же перочинным ножиком, или портсигаром, или часами. А у Демьяна и тяги не было снять с убитого или отобрать у пленного какую-нибудь вещь. Каждый раз при мысли об этом он испытывал чувство брезгливости. Словно ему нужно было взять вещь от заразного, больного смертельно опасной болезнью.

К тому же еще в пересыльном пункте слышал он байки о роке, который якобы преследует тех, кто берет вещь у убитого. Застрелил ты фашиста, снял с него наручные часы, а завтра тебя – бац! – и отправили на тот свет.

Вот Зарайский такие разговоры считал дедушкиными сказками и полным бредом. Хорошо подвешенным языком он аргументированно доказывал, что им, бойцам Рабоче-крестьянской Красной Армии, живущим и сражающимся в великую эпоху материализма и отстаивающим идеалы великого сталинского учения и марксизма-ленинизма, стыдно даже прислушиваться к разным суевериям и досужим домыслам, а уж тем более в них верить.

Свою доблестную тираду Зарайский сопровождал демонстративным поглядыванием на большие наручные часы на левой руке, которые он выменял в игру «меняемся не глядя» на складной нож у бывшего командира третьего отделения Слесаренко, который снял их с вражеского унтер-офицера, предварительно застрелив того в упор при сближении во встречном бою.

Гвоздев, не собираясь спорить с Сараем, всего лишь замечал, что тот самый Слесарь, у которого он выменял часы, – отчаянный сорвиголова, которого, по его собственным словам, «пуля не брала», на следующий день после обмена получил смертельное осколочное ранение во время планового минометного обстрела немцами позиций штрафников.