Кресло русалки - Сью Монк Кид

– Что сказала на это Нелл? – спросила наконец Кэт.

– Я пока еще не рассказывала ей про трубку. Боюсь, при виде ее она может снова выйти из себя.

Кэт протянула руку, и я передала ей трубку. Она повертела ее, словно доискиваясь какого-то ответа.

– Полиция просто строила предположения, когда говорила, что пожар начался из-за трубки. Значит, это было что-то другое – теперь-то какая разница?

Она вернула мне трубку.

– Но почему она позволила полиции и всем остальным поверить, что виной всему трубка, если она все это время лежала у нее? Почему она промолчала? – спросила я.

Солнце через маленькую прореху среди облаков просочилось сквозь пыльную витрину, и вся троица уставилась на это сияние.

– Я ходила в монастырь к отцу Доминику, – сказала я. – И, кажется, обвинила его, что он кое-что знает о том, почему мать отрубила себе палец.

– Ты не могла, – возмутилась Кэт.

– Могла. И знаете, что он мне сказал? Не ворошить былое. Сказал, что иначе я сделаю матери больно.

– Он так и сказал? – Кэт встала и пошла к прилавку. – Но это бессмыслица.

Она бросила быстрый взгляд на Хэпзибу, которая казалась озадаченной не меньше Кэт.

– Он что-то скрывает, – настойчиво повторила я.

Кэт подошла ко мне сзади. Ее руки, помедлив в воздухе, опустились мне на плечи. Когда она заговорила, вся язвительность, так часто проскальзывавшая в ее голосе, пропала.

– Мы подумаем над этим, Джесси, ладно? Я поговорю с отцом Домиником.

Я благодарно ей улыбнулась. Я увидела линию на ее подбородке, где кончался макияж. Ее горло нервно дернулось, и за этим движением крылось целое море нежности.

Похоже, разговор затронул в ней какие-то сокровенные чувства, потому что она резко убрала руки и сменила тему.

– А взамен ты даешь мне слово нарисовать несколько картинок с русалками для лавки.

– Что?

– То, что слышала, – сказала Кэт, обходя стул и становясь передо мной. – Ты сказала, что собираешься рисовать, так рисуй русалок. Они пойдут нарасхват. Можем заключить договор. Поставим хорошую цену.

Я глядела на нее, разинув рот. Мне мысленно представилось полотно: лазурные небеса, в которых, как ангелы, порхают крылатые русалки и с огромной высоты ныряют в море. Я постаралась вспомнить, что говорил брат Томас о крылатых русалках. Что-то вроде морских муз, приносящих вести из глубин. Обитающих в двух царствах.

– Ну что? Как? – спросила Кэт.

– Попробуем. Посмотрим.

Туристы, которых я заприметила еще раньше, забрели в лавку, и Кэт пошла поздороваться с ними, а Хэпзиба встала, сказав, что ей пора домой. Мне тоже надо было идти, но я продолжала сидеть с Бенни, думая о брате Томасе.

В течение последних двенадцати дней, запертая, как в клетке, в доме матери, я наговорила себе кучу всяких несообразностей. Что я влюблена, и не просто, а что это Большая Любовь, и отречься от нее – все равно что отречься от самой себя. А затем противоречила собственным мыслям, что мое увлечение безрассудно, безумно, что это сердечное испытание, которое в конце концов кончится, и мне надо быть стоиком.

Я не понимала, почему любовь к кому-то должна быть связана с такими мучениями. Мне казалось, будто сердце мое изрезано и кровоточит.

Бенни выпрямилась и, скосив глаза, посмотрела на меня, упершись кончиком языка в верхнюю губу.

– Джесси?

– Что, Бенни?

Она пододвинула свой стул к моему и зашептала мне на ухо, как делают дети, делясь секретами.

– Ты любишь монаха, – шепнула она.

Я отшатнулась и заморгала.

– С чего ты взяла?

– Просто знаю.

Спорить было бессмысленно. Бенни никогда не ошибалась.

Мне захотелось хорошенько разозлиться на нее, прихлопнуть на месте – пусть не лезет ко мне в душу, но она встала и с улыбкой посмотрела на меня – женщина моего возраста с нежным умом ребенка и сверхъестественными способностями. Она даже не знала, какой опасной может быть правда, все эти крохотные, но разрушительные семена, которые она в себе несет.

– Бенни, – сказала я, беря ее за руку, – послушай внимательно. Ты никому не должна об этом говорить. Обещай мне.

– Но я уже сказала.

Я выпустила ее руку и на мгновение закрыла глаза, прежде чем спросить:

– Кому? Кому ты сказала?

– Маме, – ответила она.

Под заднюю дверь кухни кто-то просунул записку, вложенную в запечатанный белый конверт, на котором значилось только одно слово: «Джесси».

Я нашла его, вернувшись из лавки Кэт. Подняв конверт, я внимательно вгляделась в почерк, крупный, с явным наклоном, но до странности нерешительный, словно писавший несколько раз прерывался и начинал снова. Я знала, что находится в конверте.

Некоторые вещи просто знаешь. Как Бенни.

Я сунула конверт в карман своих военных брюк в тот самый момент, когда в кухню вошла мать.

– Что это? – спросила она.

– Да так, – ответила я. – Что-то обронила.

Я вскрыла конверт не сразу. Пусть полежит в темноте кармана, прижимаясь к моему бедру, обнимая его, как рука. «Сначала позвоню дочке, – сказала я про себя, – потом заварю чай. А когда буду уверена, что мать расположилась на покой, потихоньку отпивая чай, распечатаю письмо».

Я на практике довела оттягивание удовольствия до совершенства. Однажды Хью сказал, что люди, которые могут оттягивать удовольствие, достигли полной зрелости. Я умела откладывать счастье на дни, месяцы, годы. Вот какой «зрелой» я была. Я научилась этому в детстве, когда ела рулеты «Тутси». Майк с хрустом разгрызал оболочку, чтобы поскорее добраться до шоколадной начинки, я же мучительно медленно слизывала ее языком.

Я набрала номер комнаты Ди в Вандербильте и выслушала ее болтовню о последней эскападе. Ее родственница спонсировала «величайший в мире бой подушками»: триста двенадцать бойцов на поле для софтбола, облака перьев. Не приходилось сомневаться, что мероприятие было засвидетельствовано так называемым дознавателем «Книги рекордов Гиннесса».

– Мысль полностью моя, – гордо сказала Ди.

– Уверена, – ответила я. – Моя дочь – обладательница мирового рекорда. Я тобой горжусь.

– Как бабуля? – спросила Ди.

– В порядке, – ответила я.

– Ты узнала, зачем она это сделала?

– Она со мной так еще по-настоящему и не поговорила, по крайней мере об этом. Она что-то скрывает. Дело темное.

– Мам, я вспомнила… не знаю, может, это ерунда.