Светские преступления - Джейн Стэнтон Хичкок

Джун ушла, а я улеглась на двуспальную кровать и уставилась на внутреннюю часть балдахина. Там, тараща неестественно большие и круглые глаза, резвилась группа херувимов с улыбками до того сладкими, что им впору было засахариться.

Джун и ее херувимчики! Тем не менее она предоставила мне кров. Спасибо, Джун.

Вскоре после того, как я обосновалась у Каанов, мне позвонил с приглашением на ленч Роджер Лаури, директор Муниципального музея. Я увидела в этом доброе предзнаменование, поскольку как раз прикидывала, как подступиться к нему с разговором насчет работы. Из того, что пока пришло мне в голову, наиболее удачным вариантом казался консалтинг. Я могла бы преуспеть в роли консультанта по части формирования крупных коллекций антиквариата.

Я не преувеличила, сказав, что мы с Роджером Лаури давние друзья. Именно я заприметила его в одном скромном учреждении и порекомендовала на нынешний доходный пост. И не прогадала: Роджер быстро завоевал уважение. Он умел привлекать крупные суммы, уламывал известных коллекционеров, чтобы те дарили музею ценные предметы искусства, был инициатором взаимовыгодных отношений со многими музеями мира, поддерживал начинания по защите памятников искусства и боролся за расширение сети антикварных магазинов. Роджер Лаури, высокий седой джентльмен с лицом в морщинах и пружинистой походкой, и его энергичная супруга были заметными фигурами в социальной и культурной жизни Нью-Йорка.

Мы встретились в частной столовой музея, такой чинной, что лишь приглушенные шаги официантов да случайный стук вилки о фаянс нарушали там тишину. Вращаясь в обществе, поневоле учишься вникать в истинный смысл, который нередко таится под целыми тирадами любезных слов. Вот и на этот раз мне не составило труда расшифровать суть происходящей беседы.

Роджер рассыпался в благодарностях по поводу моего миллионного обязательства. Пока была выплачена только половина суммы, и хотя он был достаточно тактичен, чтобы не упоминать о другой половине, было ясно: единственной причиной, по которой я приглашена на ленч, было его стремление прозондировать почву на этот счет. Это меня нисколько не удивило. Как каждый в нашем кругу (и, похоже, во всем Северном полушарии), Роджер Лаури отлично разбирался в ситуации. Снова и снова уверяя, что мое положение ничуть не изменилось, перемежая откровенную лесть с заслуженными похвалами, он тем не менее ухитрился обильно увлажнить почву под первыми ростками сомнений. Я уже не была уверена, что еще могу на что-то сгодиться обожаемому музею, и почти ощущала, как уплывает мое кресло в совете директоров. Кое-кто уже ждал, когда же я его освобожу, чтобы усадить туда личность более финансово стабильную, которой по силам воздать за эту честь твердой валютой. Ни разу даже не намекнув на это, всемерно подчеркивая, в каком неоплатном долгу передо мной находится как музей, так и он сам, многословно восторгаясь моей «несравненной галереей», Роджер (возможно, даже ненамеренно) подтвердил мою пока еще смутную догадку, что моя отставка стоит на повестке дня. Не то чтобы я не была к этому готова — долгий опыт светской жизни говорил, что рано или поздно этим кончится. Я только не знала, как сумею через это пройти.

Разговор, больше похожий на панегирик, продолжался до самого десерта. Тут Роджер перешел к «молодым силам» и «свежим средствам», рассуждая о том, как мило, что, богатея, люди обращаются к искусству. Мне пришло на ум, что эти «молодые силы» сейчас вооружаются до зубов, чтобы схватиться за мое место в престижном совете директоров. Нувориши, выскочки — имя им легион. Они спят и видят свое имя выбитым на мраморных досках у входа в новые галереи. Муниципальный музей — учреждение старое и уважаемое, многие готовы щедро раскошелиться, лишь бы иметь к нему отношение.

Когда Роджер поднялся, чтобы галантно проводить меня из столовой, я решила, что настал подходящий момент.

— Послушай, — начала я по дороге к дверям, тщательно подбирая слова, — я не думаю, что моя отставка так уж обязательна… по крайней мере не прямо сейчас…

— Боже мой, Джо! — Роджер побледнел. — У меня и в мыслях не было даже намекать!..

Я пресекла его горячий протест прикосновением к плечу и бледной улыбкой.

— При достаточно долгом знакомстве слова не так уж обязательны. Я понимаю, что музей — твоя главная ответственность. Тот факт, что я была в совете директоров пятнадцать лет, еще не означает, что останусь его почетным членом до глубокой старости. Мне кажется, сегодня ты говорил именно об этом.

Моя прямота заставила Роджера наконец посмотреть мне в глаза.

— Ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку, Джо, иначе меня бы сейчас здесь не было. Поверь, я говорил только о том, что сказал.

— У меня острый слух, Роджер. И зрение тоже.

Уже покидая музей, я заметила Итана Монка. По обыкновению, он шел широким энергичным шагом, глядя под ноги и думая о чем-то своем. Я его громко окликнула, породив в вестибюле гулкое эхо. Он огляделся, щуря близорукие глаза.

— Джо!

— Я только что виделась с Роджером, — сообщила я, подходя. — Скажи прямо, Итан, как по-твоему, стоит мне добровольно выходить из совета директоров?

— Только не говори, что Роджер предложил такое!

— Предлагать не потребовалось — я уловила настрой. Наверное, я так и сделаю, в свете того, что уже не могу тратить деньги как заблагорассудится.

— Идем!

Итан схватил меня за локоть и повлек за собой: через зал античного искусства, оружейную палату, вниз по ступеням — туда, где располагалась Галерея Слейтер, одна из наиболее полных коллекций французской мебели и аксессуаров XVIII века. Здесь он остановился.

Анфилада помещений начиналась с «маленького салона» — копии личного будуара Марии Антуанетты в Версале. Расписные шелка изысканно оттеняли лакированный письменный столик, сработанный для королевы мастером Якобом, знаменитым резчиком по дереву. Большая часть собранных здесь предметов входила в нашу с Люциусом личную коллекцию до тех пор, пока мы не передали их музею. Чтобы довершить убранство помещений, я годами рыскала по аукционам и частным собраниям антиквариата. Жемчужиной Галереи Слейтер был всемирно известный севрский комод — изящный комод, инкрустированный мозаикой севрского фарфора, с различным рисунком для каждого из ящичков. История о том, как я обзавелась этим сокровищем, обошла весь культурный мир. Я заметила его в Нижнем Ист-Сайде, неподалеку отныне уже не существующего антикварного магазина (где в 1950-м Джеральд ван дер Кемп разыскал королевский палантин), в лавке подержанных вещей (попробуйте только вообразить такую удачу!). Мозаика была немилосердно закрашена, подпись автора совсем не просматривалась под слоем грязи. Однако я узнала в жалкой вещице драгоценный предмет старинной мебели и купила его — можно сказать, даром. После реставрации комод явился во всем великолепии, превосходящем мои самые смелые ожидания. Позднее Итан помог мне идентифицировать его по сохранившейся описи обстановки Малого Трианона.

Пока мы медленно двигались мимо внушительной серии интерьеров, я припоминала историю тех и иных приобретений. Жизнь коллекционера редкостей — это непрерывный поиск сродни поиску клада, таинственный, захватывающий, чреватый горькими разочарованиями и упоительными достижениями. Каждый предмет мебели, картина и фарфоровая статуэтка имели свою маленькую историю в рамках великой всемирной истории: кто-то из них пережил революцию, а кто-то войну, кто-то пострадал от невежества. Они могли бы добавить к своему прошлому еще одну главу, став добычей алчной авантюристки, но, к счастью, Моника уже не могла присвоить эти сокровища. Один — ноль в пользу неодушевленных предметов.