Медведь - Мария Ануфриева

– Я знаю, ты можешь меня услышать, не слыша! Как же так, Медведь? Как такое могло случиться с тобой, с нами? Я обещала, что постараюсь узнать все, что смогу. Я узнала. Может быть, я что-то пропустила, может быть, что-то важное. Не так поняла, неверный вывод сделала. Но, ты знаешь, чем больше я узнаю, тем чаще думаю: лучше бы я не знала ничего. Только это равнодушно-обманное в журнале при поступлении в больницу «сбит неустановленным транспортным средством».

Все, что я узнала, каждая запись, каждый кадр, каждый факт, каждая твоя неудача той ночью заставляют меня говорить себе: стоп-назад, стоп-назад. Назад, назад!

В том, что без тебя ушла последняя электричка, нет ничего страшного, добраться можно на такси. То, что ты оказался с десятью копейками, которые я нашла в твоем кармане, – очень досадно, но и это решаемо. Можно позвонить знакомым, можно найти сговорчивого водителя и доехать в долг, рассчитавшись дома. Можно, в конце концов, гулять до утра по городу, и ничего с тобой не случится! У тебя была банковская карта, мне ее вернули в больнице, я проверила – в тот вечер ты не снимал с нее денег, хотя мог найти банкомат.

То, что пропал один телефон и оказался сломан другой, – тоже не беда. Это в детских сказках зло наказуемо. Во взрослых, где оно торжествует, а бравые государевы стражники разводят руками, телефоны воруют у стариков и у детей, за телефон убить могут, так что вытащить его на вокзале у выпившего человека – обычное дело. И это тоже не беда.

Я уверена, я видела своими глазами, что людей, способных откликнуться на беду чужого человека и помочь ему, гораздо больше, чем тех, кто выводит за дверь, толкает в спину. В ночном городе есть прохожие, работают магазины, если объяснить, что ты попал в сложную ситуацию, я уверена, пусть не первый встречный, но найдется тот, кто прислушается и подаст руку помощи, даст хотя бы позвонить домой.

Даже на темном шоссе, по которому неслись машины, у тебя был шанс. Ведь и на заправке – последней точке, где можно было изменить ход событий, где было тепло, светло, где были люди – тебе могли бы помочь, если бы ты объяснил им, что тебе всего лишь надо попасть домой! Я уверена, они помогли бы тебе.

Все это было решаемо, преодолимо, не страшно. Если бы ты мог решать…

Но с самой первой записи я вижу: ты не мог, потому что от тебя ничего не осталось. Тебя словно растоптали, размазали, и самое сложное понять: как это могло произойти? Была личность – и нет ее.

Ты не сердись на меня, Медведь, ты меня прости. Прости за то, что я долго не могла расстаться с этим белым подоконником, все сидела и ждала чуда, что вот выйдет врач и скажет: «Появилась! Появилась динамика!» А надо было стиснуть зубы и бежать к тетеньке в ГСУ, просить, требовать, настаивать, чтобы дали бумагу и в больнице у тебя взяли анализы на все возможные вещества в крови. Были они или не были – теперь только гадать да не верить своим глазам, прокручивая записи: стоп-назад.

Государство не должно было этого делать, я должна, но ведь я не знала, понимаешь, не знала всего случившегося.

После я познакомилась с настоящими оперативниками, у них цепкий взгляд, две чеченские кампании за спиной, организованные шайки и террористы перед глазами, штатская одежда и прокуренные голоса. Знаешь, Медведь, они сказали мне:

– Чего ты ждала, дурочка? В этой больнице нормальные врачи, надо было бежать к нам. Когда туда привозят людей в неадеквате, с улиц, с подозрением на клофелин и прочую гадость, по нашему звонку там берут анализы, бумаги следом подвозим. Бумаги никуда не денутся, а гадость эта с мочой выйдет, и не докажешь ничего. Если есть заключение, то экспертизу из этой больницы не оспоришь, там настоящие профессионалы работают! А вообще, знаешь, мы, бывает, День милиции по три дня празднуем, всяко у нас тут случается, но своих никогда не бросаем! Хоть на дежурной машине, хоть на себе, но развезем.

– Да чтоб к вам бежать с вами надо быть знакомым, ведь с улицы-то не попадешь, – говорила я им.

– А ты как хотела, девочка, – разводили они руками. – У нас работы по горло, мы по двое суток дома не бываем. Дети забыли, как мы выглядим: уходим – еще спят, приходим – уже заснули. Печальная у тебя история. Насчет телефонов – это закон у нас такой. А следователь права: причинно-следственную связь ей не доказать. Да и тебе теперь тоже. Нет, ну ты нам объясни, да что ж это за друзья такие…

Медведь, хочешь посмеяться? Найти помощь в угрозыске и других высоких структурах оказалось проще, чем узнать, как прошла ваша дружеская встреча.

Ты думал, вы были вместе? Я тебя огорчу. Тебе это только казалось. На самом деле вы были врозь.

Может быть, всему виной фантастически огромное количество спиртного? Потому что просто большое количество ты осилить мог, как любой обычный, здоровый тридцатилетний мужчина. Быть может. Твои друзья не помнят, сколько выпили.

Может быть, отравление суррогатом? Быть может. Твои друзья не помнят, что пили.

Ну хоть на местности не запутались, и то хорошо – перед Ледовым дворцом, внутри на хоккее, после – в ирландском пабе.

Помнят, что каждый звал тебя к себе домой. Уверяют в один голос. Помнят, что все были трезвые. Уверяют в один голос. Так трезвые и разошлись, один за другим.

Но если они были трезвые, а ты уже перестал быть собой, как же они этого не видели, почему оставили, прошли мимо?

Этого не помнят.

И это, наверное, правда.

А еще правда в том, что даже если они и звали тебя с собой, а ты отказывался, то уже совершенно не отдавал себе отчет в происходящем, и потому приглашения были напрасны. Наверное, чтобы избежать беды, тебя надо было как-то встряхнуть, уговорить, отговорить, но проще было не заметить этого и уехать домой. И даже если они этого дружно не помнят, они знают, что это так. И знают, что я знаю, потому и не звонят.

Я находилась в эпицентре случившегося, а они всего лишь хотели быть как можно дальше от него, потому что это все случайность, стечение обстоятельств, грязная, неудобная история, к которой они оказались краем причастны, но и край марать не хочется, а хочется, чтобы все это быстрее забылось, отошло, как-то стерлось, ведь в сущности они – классные парни, хорошие товарищи, настоящие мужики. Ну а если у кого-то есть в этом сомнения, так пусть сомневается на здоровье, только подальше, на своей стороне, главное, чтобы не заставил усомниться в себе же.

Знаешь, они и утром о тебе не вспомнили. Те, кто последними видели тебя здоровым и веселым, и о случившемся узнали последними.

Знаешь, я часто вспоминаю время, проведенное на кафедре в вузе в качестве молодого преподавателя.

Любой замкнутый научный коллектив иногда напоминает настоящий серпентарий. Но все сплетни и интриги не отменяли одного негласного правила. К доставке домой выпившего на очередном кафедральном или факультетском застолье коллеги относились с большим пиететом. Сажали в такси, или договаривались с кем-то из сотрудников довезти до дома на машине, или отряжали провожающего, чтобы доставил домой на общественном транспорте, не гнушались и позвонить потом домочадцам, чтобы убедиться: все в порядке.