Санитарная рубка - Михаил Николаевич Щукин

кусок от очищенного яблока, закинул его в рот, прямо с ножа, и принялся жевать. Глаза между тем из-под густых нависающих бровей смотрели цепко и настороженно — так смотрят умные собаки, которые зря никогда не гавкают, но всегда готовы сомкнуть зубы в мертвой хватке. Лицо у Караваева было простецкое — нос картошкой, широченные скулы и толстые губы, по верхней тянулся глубокий кривой шрам. Если снять с него дорогой костюм, подумалось тогда Сосновскому, он вполне сошел бы за деревенского мужичка, который толкается возле сельского магазина, не имея денег на выпивку. Но скоро здесь же, в кабинете, понял, что сравнение неудачно, и прежде всего, из-за глубоко посаженных глаз, прикрытых густыми бровями — в них таилась неосознанная опасность.

— Значит так, ребята-демократы. — Караваев дожевал яблоко и со стуком положил нож. — Х…рню вашу про всякие мажоритарные, и какие там еще, округа слушать не буду. Я парнишка простецкий, от сохи, мне до высоких материй, як до Киева рачки. Денег на первую раскрутку дам, а дальше — буду поглядеть. Паспорт с собой?

— Да. — Астахов сунул ладонь во внутренний карман своего мятого пиджачка.

— Э-э, погоди, парень, не суетись, ты на подхвате бегаешь, а деньги я в него вкладываю, — показал пальцем на Сосновского и добавил: — Что, Борис Юльевич, не кормит нынче наука своих кандидатов? Если дальше так пойдет, придется картошку в поле садить. Раньше ее коллективно садить выезжали, праздник был, а теперь все больше поодиночке. Тенденция, однако, как чукча говорил. Капитализм наступает, каждый сам за себя. Ладно, давай паспорт!

Сосновский, будто завороженный взглядом из-под нависших бровей, достал из кармана паспорт и подал его Караваеву. Тот полистал странички и взял колокольчик. Красивый, сильный звон неожиданно громко зазвучал в просторном кабинете.

— Люблю вещицу, вот погляди — маленький, а звону уши режет. — Караваев любовно поставил колокольчик на место и перекинул через стол паспорт Сосновского; в это время у края столешницы уже стоял пожилой мужик в больших роговых очках. — Это юрист мой, он сейчас все оформит, ну и вперед, флаг в руки и барабан на шею!

Караваев достал из вазы второе яблоко и принялся срезать с него кожуру. Астахов с Сосновским переглянулись, не совсем понимая, для чего был вызван юрист. Прояснилось скоро. На стол легла коротенькая расписка и значилось в ней, что Сосновскому Б. Ю. ТОО «Беркут» выдает на личные нужды беспроцентную ссуду, которая подлежит возврату. Но срок возврата указан не был.

— Да ты не ссы, подписывай. Это так, для проформы, на всякий случай, деньги все-таки. — Караваев, не переставая чистить яблоко, исподлобья взглянул на Сосновского.

И тот подписал.

В приемной миловидная секретарша выдала Сосновскому пухлый конверт, и они с Астаховым вышли из бывшего детского садика, слегка ошарашенные и странным приемом и деньгами. Сосновский морщился и даже сердито сплюнул себе под ноги. Астахов, в отличие от него, не морщился:

— Борис Юльевич, запомните — отбросов нет, есть кадры.

Позже он еще не раз повторял эту фразу, будто забивал один и тот же гвоздь, стараясь вколотить его до конца, по самую шляпку.

Дальше начались карусель и свистопляска: листовки, плакаты, митинги, дебаты, бывало, что к концу дня Сосновский уже не мог говорить — только сипел. Но старт был взят удачно, и финиш получился отличным — Борис Юльевич Сосновский стал депутатом Верховного Совета, а Сергей Сергеевич Астахов его помощником.

В свободную минуту они любили вспоминать о тех временах, но не всерьез, а только смешные случаи, и лишь тогда, когда оставались вдвоем, без свидетелей, потому что о многом, что их связывало, они вслух не говорили даже между собой.

Теперь в кабинет главы администрации Сибирской области Астахов приходил в отличном костюме от фирмы «Бош», в дорогих башмаках, в такой же дорогой и отглаженной рубашке, в модных очках с позолоченной оправой, но очки он по-прежнему подтыкивал большим пальцем, а полы дорогого костюма упрямо мялись на заднице, пышно оттопыренной, как у женщины.

— С днем рождения, Борис Юльевич, как говорится, многая и благая лета! Подарок не принес, подарок будет вечером, кстати сказать, не забыли? В восемнадцать ноль-ноль. Весь бомонд явится в полном сборе.

— Да помню я, садись, докладывай. Прояснилось там что или нет?

— Пока — нет, если честно — еще больше запуталось.

— Давай подробнее.

— Подробностей пока не имею, но думаю, что завтра они у меня будут.

— И далась тебе эта икона! Кто за язык тянул?! Может, как-то замять потихоньку, на тормозах спустить?

— Уже нельзя. Пиар-ход, вписан в план и утвержден. Поэтому ни замять, ни на тормозах спустить никак не получится.

Держи меня в курсе, чую, что нахлебаемся мы с этой затеей.

— Подождите, Борис Юльевич, еще не вечер.

— Смотри, стратег. Если что, для тебя ни вечера, ни утра не будет. Ну, и для меня, соответственно. Ладно, пошел я поздравления принимать.

19

Очередь жаждущих поздравить главу администрации Сибирской области с днем рождения напоминала по своей длине очередь в винный магазин недавнего времени: от дверей зала заседаний на втором этаже она по лестнице спускалась вниз, на первый этаж, и тянулась едва ли не до самого входа. Нагруженная цветами, красными папками с золотым тиснением, разноцветными коробками и пакетами с подарками, очередь вела себя чинно, строго и терпеливо, согласно ранее составленному списку, в котором каждой организации и каждому поздравителю отведено было свое определенное время. Заранее предупреждали: не затягивайте с речами, поздравительные адреса зачитывать не нужно — у Бориса Юльевича очень мало времени.

Сам именинник уже через час заскучал и притомился от одинаковых слов, одинаковых букетов, рукопожатий и заверений в преданности, которым он не верил, но вынужден был в ответ кивать головой, благодарить и улыбаться.

Еще через час он поманил пальцем Астахова и тихонько шепнул на ухо:

— Объявляй, чего хочешь и ври, как хочешь, но я через десять минут уйду.

— Сейчас Наталью Ивановну пришлю, — не растерялся Астахов. — Объявите, что важный звонок из Москвы.

Астахов исчез, а вскоре в дверях появилась Наталья. Походка быстрая, каблучки от торопливости дробь рассыпают, лицо тревожное, озабоченное, в руке лист бумаги. Подала его Сосновскому, а там крупными буквами: «Борис Юльевич, Вам звонила супруга, просила напомнить, что Вы должны еще заехать домой». А вот это уже не придумка, он позабыл про свое обещание, данное утром благоверной, — заехать домой и переодеться. Значит, так тому и быть. Кивнул Астахову, который уже снова был в зале, и, приняв озабоченный вид, объявил:

— Дорогие друзья,