Могила в пожизненное пользование - Андрей Михайлович Дышев

Пришел в себя Кабанов в сугробе. «Не узнал», – печально подумал он.

Его положение слегка усложнилось. В «Авто-шике», как и в родном доме, его не узнали. Нужно было срочно приводить себя в порядок. Но как это сделать без денег? Ко всему прочему короткий зимний день подошел к концу, и с каждой минутой темнело. На обледенелой лавке в сквере Кабанов съел хлеб, бросил крошки птицам и посмотрел по сторонам в поисках мусорных баков, где можно было бы еще чем-нибудь разживиться.

У пластикового контейнера с надписью «пищевые отходы» толпились птицы, собаки и люди, шел активный разбор конечного продукта из кафе «Ивушка». Две попытки пробиться к контейнеру не увенчались успехом – Кабанова оттесняли более наглые и нахрапистые завсегдатаи этого места. Тогда Кабанов пошел на хитрость, подобрал валяющееся неподалеку смятое ведро, с ходу врезался в толпу и властно крикнул:

– Ну-ка, расступись! Дайте добро выкинуть!

Первыми отреагировали вороны и дружно взлетели в небо, а уж потом от кормушки оторвались люди. Кабанов кинул ведро в бак, будто для этого сюда и пришел, и закрепился на захваченной позиции.

Здесь было много недоеденной пиццы с грибами и ветчиной, а также плотные комочки вареного теста от хинкалей и похожие на лисьи ушки уголки от чебуреков. Кабанов набрал трофеев, выложил их кругом на пластиковую тарелочку, да еще приправил кисло-сладким соусом, который вытряхнул из полупустой бутылочки.

Свежо обритый наголо мужик предложил Кабанову полстакана портвейна «Теплая ночь». Они сели на техническом крыльце подстанции, где вдумчиво и спокойно поужинали.

– Тысячу лет пиццу не ел, – признался Кабанов, тщательно обмакивая в соусе серповидный краешек от пиццы.

– А чего так? – без любопытства спросил лысый, низко согнувшись над газетой с едой. – На зоне был?

– Хуже. В подвале сидел.

Лысый с пониманием вздохнул и разлил остатки портвейна по пластиковым стаканчикам. Этот товарищ оказался человеком опытным, с большим стажем бомжевания и без колебаний повел Кабанова на ночлег в социальный приют.

– В городе их три, – по дороге пояснял он. – Но в четные дни лучше ходить в приют от районного собеса. Там дежурит хорошая бригада: и кормежка лучше, и кое-чего из вещичек перепадет, а иногда даже сто грамм водочки обломиться может.

– А постричься там можно? – спросил кабанов.

– И постричься, и помыться, – заверил лысый и погладил себя по голове. – Правда, прически там делают только такие.

С того момента, как Кабанов выбрался на свободу, он успел испытать несколько поистине счастливых моментов. Ночлег в приюте был в их числе. Несмотря на то, что это было полуподвальное помещение, с голыми стенами, выкрашенными в трупно-зеленый цвет, приют показался Кабанову пятизвездочным отелем. Там было тепло, это раз. Там было чисто, пахло хлорочкой, это два. Там было уютно и светло, это три. И – не соврал лысый! – там был замечательный персонал. Сначала Кабанова отвели в небольшой предбанник, сплошь обшитый белоснежной кафельной плиткой, где ему велели раздеться донага. Кабанов уже забыл, когда в последний раз снимал с себя одежду, и испытал некоторый стыд, но пожилая женщина в белом халате, резиновых перчатках и с респиратором на лице, предусмотрительно отвернулась.

– Вещи сложи в пакет, – сказала она, не оборачиваясь.

Кабанов торопливо разделся, затолкал всю одежду в черный полиэтиленовый мешок, и вдруг обратил внимание на свое тело. Оно оказалось удивительно худым и белым. Белым, как снег! Вот только руки и ноги были черно-коричневыми и напоминали протезы, сделанные из глины.

Из предбанника Кабанов перешел в душевую. У него дрожали руки от волнения и на глаза наворачивались слезы счастья. Он взял кусок хозяйственного мыла, встал под лейкой и пустил на голову горячую струю. Он перевел на себя весь кусок мыла, сходил еще за одним, и тот тоже измылил весь. Потом сел под струей на пол, прямо на сточное отверстие, где мутная мыльная вода закручивалась в спираль, и сидел так до тех пор, пока не отключили воду.

Из душевой он прошел в следующее помещение, в котором стоял острый запах стирального порошка. На большом столе, сколоченном из досок, лежала груда одежды. Кабанов порылся и вскоре нашел вполне приличные джинсы с небольшими дырками на коленях, и заштопанную в нескольких местах синюю кофту.

Одетый, распаренный, разомлевший, он пошел далее, изучая и восхищаясь этим разумно организованным миром добра, чистоты и тепла. В следующей комнате его посадили на табуретку, повязали на шее простыню и электрической машинкой очистили голову от мерзкой, спутавшейся растительности. От всех этих процедур в теле появилась такая вертолетная тяга вверх, что Кабанов на всякий случай прижался к стене.

– Тебе плохо? – спросила его санитарка.

– Мне хорошо, – ответил Кабанов. – Мне фантастически хорошо! Вы даже представить себе не можете, как мне хорошо!

Далее он прошел в столовую, где на фарфоровых тарелках с игривой надписью «Общепит» подали овсяную кашу с подливкой, хлеб и сладкий чай. Кабанов быстро управился со своей порцией, а потом вызвался в посудомойщики, и целый час вместе с тарелками отмывал и согревал свои руки под струей горячей воды. Из столовой в составе безмолвной, шаркающей ногами толпы обстриженных и накормленных людей он прошел в очередное помещение (Кабанов со счета сбился, из скольких комнат состоял этот длинный и благодатный конвейер). Это была спальнясо стройными двухъярусными рядами манящих коек. Между ними вклинились тумбочки, на которых лежали потрепанные книжки и шахматные доски.

«Как здорово все у них устроено! – думал Кабанов. – Не пройдя санитарную обработку, не попадешь в спальное помещение. Здесь – вершина, апофеоз пути от грязи к чистоте!»

Он сыграл в партию шашек с мужиком, который привел его сюда, затем почитал старые газеты, из которых узнал много нового – и про пандемию, и про Афган, и про американского президента, удивлялся, качал головой, цокал языком. За полчаса до отбоя Кабанов добровольно напросился в уборщики, и с удовольствием вымыл в спальне пол теплой водой.

«Вот совершенная организация! – с восторгом думал он, ползая под койками с тряпкой в руках. – Почему бы и в нашем подземелье не сделать так же? Прежде чем идти в спальню – будь добр помойся. А в спальне поставить столы с шашками и подшивками газет. И назначать дежурных, которые будут следить за порядком и чистотой. А под столовую отрыть отдельное помещение с варочным отделением, посудомоечной и раздаточным окном…»

Его так увлекли мысли об усовершенствовании подземелья, что он и не заметил, как перемыл всю спальню. Наблюдавший за ним санитар одобрительно похлопал его по плечу и с неким затаенным смыслом сказал:

– Приходи в