Огненная река - О Чонхи

И она тихо произнесла: «Да, именно так. Именно так». В тёмном окне кривилось отражённое бледное лицо. Я всё это время смотрел на резкие морщинки на её лбу.

Я сходил по большому в ночной горшок, затем велел Субун купить хлеба. Я попросил булочки не с красными бобами, как обычно, а с кремом. Она принесла их, я съел эти булочки, всё время поглядывая на дверь в комнату снохи. А она в «Эдене» распадалась на две, на четыре, на шестнадцать частей, как амёба, и танцевала.

Нескончаемые капли дождя падали на глаза, становились острыми и мелкими, и чисто звенели, как кольца. Кольца расходились, образуя круги, как ореолы вокруг солнца, и звенели. Чем больше становились кольца, тем громче слышался звон, его уже нельзя было терпеть, и я закрыл ладонями уши, защищаясь от дребезжанья металла, и открыл глаза. Даже после этого звон продолжался.

Это был звонок телефона в её комнате. Пока они раздавались один за другим, кукушка на стене негромко куковала, заполняя промежутки между звонками.

Кажется, пробило семь часов.

В комнате совсем стемнело, можно было различить лишь углы мебели, потому что они были ещё темнее. Больше ничего не было видно. Я еле-еле перевернул своё тело, встал и раздвинул шторы на окнах. Оттуда тоже проникала темнота, и в этой темноте мерещились висящие летучие мыши. Голова сильно кружилась. Вся комната пропахла чем-то неестественным, это означало, что сознание моё помутилось.

В детстве, когда я просыпался, и не знал, какое время сейчас, вечер или утро, я со страхом смотрел в сад. Наверное, потому что истина, которую мы не видели за повседневными хлопотами, но чувствовали с тех самых пор, когда были лишь корпускулами, теперь проступала чётко; и от этого мне становилось страшно. Это был потрясающий поворот с того момента, когда я просыпался, до момента, когда я входил в обычную жизнь. Мать не понимала, откуда этот страх, она лишь похлопывала меня, плачущего, по спине и приговаривала: «Тебе просто приснилось что-то плохое».

Ах, опять раздаётся тот же звонок. Всё тот же телефон. Я позвал Субун, чтобы попросить её принести мою палку. Но я испугался, что телефон замолчит до того, как она соберётся это сделать, и заставил своё тело подняться. Мой вес устремился в одну сторону, и я упал на правый бок… Без палки нельзя было сделать ни шага. Можно ползать по полу на животе, когда никто этого не видит. Каждый раз, когда я ползаю, как ребёнок, я вспоминаю далёкое прошлое, когда ходил ногами, и тоскую по этим годам. Но ползать мне намного легче.

Отчего же так темно? Ах да, зимой темнеет так быстро. Интересно, кто же это звонит каждый вечер? Он, наверное, не знает, что по вечерам она танцует в «Эдэне». Может быть, это мужчина, с которым она один раз потанцевала, либо, как это бывает обычно у женщин такой профессии, переспала с ним? А может, это звонят мне? Но это, скорее, моя фантазия. Потому что мне может звонить либо мой сын, либо его мать, а они сейчас на том свете, и больше мне никто не звонит.

Деревянный пол слишком холодный, мне кажется, я могу застудиться. Я прополз через комнату, будто переплыл её, и покрутил ручку двери. Я так и знал, дверь была заперта. Всё это время телефон трезвонил через определённые промежутки времени. Звонили, наверное, не менее получаса.

Телефон звонил всегда в одно и то же время по полчаса, а потом замолкал. Я знал, что она уходит из дома лишь после того как проверит, заперта ли дверь, но я, чего бы мне это ни стоило, каждый раз проверял, действительно ли дверь закрыта, заглядывал в щель, пытаясь рассмотреть комнату, а потом пробовал открыть замок, вставляя в него гвоздь или спичку. Туда можно войти только в том случае, если она уйдёт из дома, оставив дверь открытой. Но такого быть не может, поэтому я делаю вывод, что никогда не смогу войти туда. Я всегда пытался открыть дверь просто из любопытства, какое бывает у детей, но когда понимал, что мне туда не пробраться, я впадал в такую тоску, что, казалось, схожу с ума. Лишь после того как кончики пальцев опухали и на них выступала кровь, я отходил от двери в отчаянии, думая, что завтра обязательно найду ключ, но при этом совершенно точно знал, что этого никогда не будет.

Дверь была недоступна, как мираж.

Когда телефон перестал звонить, я опять ползком вернулся в свою комнату. Мне было так одиноко, что даже не хотелось зажигать свет. Я шарил руками по полу, приговаривая: «Что же делать? Что же делать?»

Мне захотелось в туалет. Я подтащил к себе ночной горшок, стоящий в холодной части комнаты, присел и напряг живот. Я сидел на горшке, распространяя зловоние, и думал: «Как же я одинок». Мне казалось, что я самый одинокий и несчастный старик на свете. Я чувствовал, как увлажняются мои глаза, старался сдержать слёзы, вдыхал родной запах из горшка и наслаждался одиночеством.

Как это ни странно, телефон начал звонить с тех пор, как она стала ходить в «Эдэн». Если бы дверь была не заперта, то я бы сообщил ему, кто бы это ни был, что он может встретиться с ней в «Эдэне». Это может быть мужчина, с которым она общалась до замужества. А может быть, в последнее время у неё появился новый мужчина. Да, возможно. Ведь краснота вокруг её глаз стала ещё заметнее. У неё изнурённый вид, как у осенней бабочки.

Она стала похожа на моего сына перед его смертью. Видимо, человек должен подготовиться и к смерти. Он тоже готовился. Он умер на следующий год после женитьбы.

В то время он служил в армии и раза два в месяц приезжал ночевать домой. На следующий день на рассвете, пока все ещё спали, он брал теннисную ракетку и выходил из дома, стараясь скрыться от людских взглядов. Он ходил на теннисный корт за нашим домом. Никто из нас не слышал, как он выходил.

На рассвете, пока ещё не взошло солнце, он стучал по мячу, борясь с холодным ветром, мяч при этом звонко отскакивал, и я вздрагивал и просыпался. При этом я испытывал странное чувство — страх и наслаждение одновременно, как будто тёмной ночью кто-то вонзает мне в сердце нож или, наоборот, я хочу кого-то зарезать и испытываю при этом наслаждение, освобождающее меня от застарелой давней вражды.

Лёжа неподвижно, я слушал, как мяч отскакивает от земли. Когда наступало утро, и он возвращался, вытирая пот, в белоснежной рубашке, с широкой улыбкой, я вдруг чувствовал запах свежей крови и вздрагивал.

Я спрашивал его: «Точно попадал ракеткой по мячу?» В ответ он просто улыбался, показывая свои ровные зубы.

— С кем ты играл?

Я продолжал расспрашивать его, а он снимал через голову рубашку и обливал крепкие мускулистые плечи холодной водой, брызгая во все стороны.

Когда он был ещё маленьким, лет тринадцати, мы с ним часто ходили играть в теннис. Однажды дул сильный ветер, и играть было трудно, поэтому другие игроки уже давно разошлись, и мы остались одни на пустом корте. Я уговаривал его вернуться домой, но сын упрямился и не слушал меня.

Во второй половине дня ветер стал ещё сильней, играть стало совсем невозможно. Но он всё упорствовал. Из-за белой линии со всех сторон в него летели мячи, а он неутомимо бегал, размахивая ракеткой.