Старший оборотень по ОВД - Максим Есаулов

Скрябин разбирал пакеты с продуктами, Шилов продолжал говорить:

— Значит так, Мишаня: будешь слушаться — будешь жив. Задача пока простая. Дверь никому не открывать, с соседями не знакомиться, никуда не ходить. Попробуешь рвануть — меня подставишь, а себя не спасешь. Потому что вычислить твои связи — раз плюнуть. И грохнут тебя, хоть ты где спрячешься. Хоть здесь, хоть в Москве, хоть в Воркуте… И даже в Караганде. Понял?

Краснов вздохнул:

— Все я понял.

— Молодец. Тогда тазик вылей. А то протечешь вниз — соседи участкового вызовут, а вслед за участковым к тебе придут киллеры.

— Опять? Сейчас напугаете меня — я спать не буду.

Шилов встал со стула, подошел к окну, осторожно отодвинув ветхую занавеску, посмотрел на улицу. Сказал:

— Меньше спишь — дольше живешь.

* * *

Бомж позвонил с таксофона на «трубу» Моцарта и, отчаянно труся, прочитал с бумажки текст:

— Герман Алексеевич, просили передать, вас приглашают. На шаверму и коньяк. Через два часа пора очки перед Богом зарабатывать. Ой…

Шилов вручил бомжу сто рублей, вытащил из таксофона карточку и пошел ловить частника — Соловьева и Скрябина он отправил в отдел, чтобы они не привлекали внимания своим долгим отсутствием.

Когда он приехал к бистро «Шаурма», Моцарт уже ждал его. В зале не было никого, кроме самого Моцарта и охраны, а на двери висела табличка «Закрыто».

— Ну что ж, за все надо платить, — сказал Моцарт, выслушав Шилова. — За гуманизм — тоже.

— Да нет, ты правильно все сделал. Просто система гнилая.

Моцарт выпил полбокала коньяку, подумал и пожал широкими плечами:

— Может, так даже и лучше. Я давно собирался в Европу перебираться, да все что-то держало. Перед тобой только неловко. Подставил я тебя, получается, — Моцарт посмотрел Роману в глаза.

Шилов усмехнулся:

— Ладно, я еще повоюю.

— Помощь нужна?

— Нет, спасибо. Меня и так уже в твои шестерки записали.

— Уроды! Слушай, полетели со мной? Я тебе это от души говорю. Неужели тебя эта ментовка тут держит? Все равно эти козлы тебя так или иначе сожрут.

— Или я их.

— Мне один профессор говорил, что наша жизнь состоит из пищевых цепочек. Ты кого-нибудь ешь, тебя кто-нибудь ест. Грустно!

— Ты этого профессора съел?

— Нет.

— Значит, жизнь состоит из чего-то еще.

— Хм… — Моцарт оценивающе взглянул на пустой бокал. Подумал, не взять ли еще. Не взял. Поднял голову: — Хороший ты мужик, Шилов. Я за тебя свечку поставлю. Когда прилечу.

— Когда это будет?

— Утром, часов в девять по Москве.

— Вот и отлично. А до этого времени я как-нибудь проживу.

— Ну, давай. — Моцарт тяжело поднялся, пожал Шилову руку и направился к выходу из бистро.

Глядя в зеркало над стойкой, Шилов видел удаляющегося Дробышева.

Вспомнил «антиоборотневскую сигнализацию» Джексона — Василевского, усмехнулся. Допил свой коньяк.

И не знал, что видит Моцарта в последний раз.

Через несколько часов Дробышеву предстояло погибнуть, попав в засаду по дороге в аэропорт.

Уже стемнело, когда Шилов вернулся к Гостиному Двору и забрал с опустевшей стоянки свою «Альфа-ромео».

Сопровождаемый группами наружного наблюдения, он доехал до дома и поднялся в квартиру.

— Надеюсь, он никуда больше не ломанется, — поделился в эфире своими соображениями «шестой».

— Ты бы ушел от такой женщины? — подражая Папанову из «Брильянтовой руки», спросил «четвертый», занимая позицию на верхнем этаже соседнего с шиловским дома, чтобы оттуда контролировать окна квартиры объекта.

— Не засоряйте эфир, — вмешался в диалог «первый». — Тем более, еще ничего не известно. Он сегодня вон какой буйный…

Когда Шилов вошел в квартиру, Юля сидела за столом в кухне и работала над эскизами одежды.

Продолжала сидеть, когда он снимал куртку и обувь.

Когда весело сказал:

— Привет, сова! Медведь пришел.

И когда он обнял ее за плечи.

Сидела и нервно водила карандашом по листу ватмана, отворачивая заплаканное лицо. Только спросила срывающимся голосом:

— Ничего, что я тут устроилась?

Под левым глазом у нее был роскошный синяк. Увидев это, Шилов замер.

— Крем идиотский. Я мазала, не помогает, — пожаловалась она. — Страшная, да?

Через пять минут он выскочил из дома и прыгнул в машину.

— Началось, — вздохнул «Шестой» и проворчал, намекая на «Первого»: — Кто-то сглазил…

— Разговорчики, — пресек «Первый». — Держи объект. Еще раз упустишь — скальп сниму. Без наркоза.

Нарушая правила, Шилов долетел до дома, в котором когда-то жили Юля с Вадимом. «Наружка» плотно, не особо скрываясь, висела у него на хвосте, но ему на это было плевать. Бросил машину, бегом поднялся по лестнице. Подумал: что делать, если он дверь не откроет? Да нет, должен открыть. Юлька говорила как-то, что у ее «бывшего» привычка открывать всем, кто придет. И она сама переняла от него эту дурацкую манеру…

Он и открыл.

— Ну, привет! — сказал Шилов и ударил слева по челюсти.

Вадим опрокинулся и остался лежать без сознания.

Шилов осмотрелся. В комнате работал телевизор, у окна беспорядочной кучей были свалены женские вещи и валялись раскрытые чемодан и спортивная сумка. А перед диваном весь пол был усыпан разрезанными фотографиями. Шилов наклонился, недоуменно поднял несколько обрезков. Вот, оказывается, как: Вадим кромсал семейные снимки, фигурно, по контуру, вырезая изображения бывшей жены. Отредактированные фотки складывал обратно в альбомы, а «лишнее» теми же портновскими ножницами рубил в капусту и разбрасывал по всей комнате.

Да-а-а, совсем мужик сбрендил на почве собственной неполноценности.

Вадим застонал, привстал на локтях и потряс головой:

— Ты кто?

— Твой самый страшный кошмар, — Шилов сел перед ним на корточки: — Значит, так, орел. Сейчас я тебе кое-что объясню. А потом ты поможешь мне собрать ее вещи…

Когда он вышел с сумкой и чемоданом, сел в машину и спокойно поехал домой, в эфире пронеслось:

— Он что, хату «поставил»?

— Угу. Ты же знаешь, в полночь оборотни активизируются.

— Деревня, не оборотни, а вампиры.

— Я думал, это одно и то же.

— Вампиры в американском кино. А у нас в органах — оборотни.