Русская армия на чужбине. Галлиполийская эпопея. Том 12 - Сергей Владимирович Волков

class="p1">Распоряжение французского правительства, о котором сказано выше, дошло до Галлиполи в отсутствие командира корпуса. Оно не только не вызвало отчаяния, но проявило во всех частях необычайный энтузиазм. Повсюду, в городе и лагере, кричали «Ура!» в честь Главнокомандующего… Французский ультиматум воспринимался как переход к активной борьбе, которую жаждала окрепшая армия. Хотя впереди было темно, не было видно плана, но кончался нудный период сидения на французском пайке… Страшило одно: что нет «комкора»… Без него немыслимым казался этот новый, неизбежный путь. И когда 27 марта разнеслась весть, что генерал Кутепов прибыл и находится на пароходе, все, кто был в городе, побежали на пристань.

Громовым «Ура!» встретили галлиполийцы своего генерала. Выйдя на берег, генерал Кутепов сказал одну фразу: «Будет дисциплина – будет и армия; будет армия – будет и Россия…» В ответ на это его подхватили на руки и пронесли до помещения штаба корпуса. Это была одна из внушительнейших манифестаций. Эта встреча не могла быть подготовлена и совсем не походила на официальную встречу начальника. Это было стихийным слиянием всех с командиром корпуса, внушительной демонстрацией перед французами этого единения.

Командир корпуса находился в штабе, но многотысячная толпа не расходилась. Его появление в дверях опять было встречено взрывом энтузиазма. Его опять подхватили на руки – и вся эта толпа понесла его мимо здания французской комендатуры до его квартиры. На приказ о распылении корпус ответил стихийной манифестацией прочного единения.

Порыв прошел – и наступила опять обычная жизнь. Распоряжение о прекращении пайков было отменено, но все жили теперь в постоянной готовности к новым репрессиям и в постоянной мысли, что каждую минуту можно ждать событий, которые потребуют поставить на карту самую жизнь. В Константинополе открылся «Русский Совет», и одно из первых воззваний Русского Совета касалось нового оскорбительного постановления французского правительства. Армия признавалась окончательно упраздненной. Генерал Врангель дисквалифицировался как Главнокомандующий. Все трактовались как частные лица, свободные от какого бы то ни было подчинения, причем лицам, оказавшим неподчинение, обещалось французское покровительство. Высчитывались расходы на содержание русских частей, указывалось, что Франция не может долго нести этих расходов, что, наконец, долг чести русских людей освободить от них Францию. В конце приводилось, что «таково мнение авторитетных русских кругов», в чем очевидно виделась рука П.Н. Милюкова.

Та борьба, которая велась за армию в Константинополе, только теперь стала для массы очевидной. «Общее Дело», которое жадно читалось всеми, освещало детали этой борьбы; в «Последних новостях» (за которые, вопреки утверждению господина Милюкова, никого не сажали на гауптвахту) появлялись настолько предвзято ложные описания Галлиполи, что они еще более делали дорогими те два лица, которые окружались теперь неподдельной любовью: Главнокомандующего стали почти боготворить; генерала Кутепова любили так, как только могут любить солдаты своего командира. Генерал Врангель рисовался далеким, окруженным со всех сторон врагами, не сдающим честь русского имени, отражающего все натиски наших врагов. В сознании людей он уже становился заложником армии, – но не тем заложником, которому диктует свою волю победитель, а тем, который морально связан с людьми, ради которых он и стал таким заложником. Генерал Кутепов стал близким, своим, неотделимым от корпуса; он стал живым воплощением здесь, в Галлиполи, русской мощи и силы. Между этими двумя людьми мыслилась одна неразрывная связь, которая объединяла собою то, за что терпелся голод, отсутствие денег, а главное – неизвестность.

Сроки проходили, надежды обманывались. Кронштадт давно отгорел красным заревом. Вместо радости похода, жизнь принесла запрещение генералу Врангелю прибыть на Пасху в Галлиполи. Пасха прошла без него. Фактически он стал арестованным. И чувство оскорбления и бессилия заползало в душу вместе с пасхальными песнопениями. Слабые дрогнули – и сдались. Мысль о ненужности борьбы заползала в душу – и те, которые уступили перед этим чувством, потеряли то напряжение воли, которым держался весь Галлиполи. Увеличились рапорты о переводе в «беженцы».

Вопрос об уходе из армии очень много трактовался во враждебной прессе и освещался всегда умышленно неправильно. Говорилось, что от ухода в беженцы удерживались люди только суровыми мерами, вплоть до расстрела; что только такой террор позволил генералу Кутепову сохранить армию от распыления. Однако на деле все происходило много иначе и много сложнее.

Стремилось ли командование удерживать от ухода в беженцы? Нам думается, что было бы противоестественно, если командование, боровшееся за сохранение армии, не употребляло бы усилий спасти эту армию от распыления. Конечно, оно противодействовало уходу в беженцы. Но противодействие это было чисто морального характера. Командование разъясняло свою точку зрения, указывало на веления долга и чести, на опасность распыленного эмигрантства и тем более – на опасность отъезда в Советскую Россию. Оно культивировало и поддерживало то военное общественное мнение, которое в переходе в беженцы видело измену идее: слово «беженец» стало почти позорным. Оно шло дальше: оно иногда тормозило движение рапортов, считая, что зрелое размышление может изменить поспешное решение. Но мы утверждаем, что насильственного удержания в рядах армии не было.

Но если в вопросе об уходе из армии командование не принимало репрессивных мер, то оно было строго к вопросу о сохранении самой армии. В этом отношении генерал Кутепов принимал решительные и радикальные меры.

Первая его мера сводилась к изолированию тех, кто ушел в беженцы: для них был построен специальный лагерь в одном километре от воинского лагеря. Вторая мера, которая вызвала резкий конфликт между генералом Кутеповым и представителем Всероссийского Земского союза Б.К. Краевичем, состояла в том, что те, которые ушли в беженцы, но не покинули еще территории Галлиполи, подчинялись во всем требованиям воинской дисциплины: генерал Кутепов считал, что присутствие «свободных граждан» рядом с воинскими частями неминуемо повлечет за собой падение общей дисциплины и расшатает основы воинской организации. И мы думаем, что крепость галлиполийского корпуса много зависела от того, что, в противоположность Константинопольскому району, все были одинаково подчинены суровому воинскому регламенту. Третье, наконец, против чего боролся генерал Кутепов, не останавливаясь перед преданием суду, – это дезертирство, уход из армии без соблюдения нужных формальностей, тайком, часто с захватом казенного имущества. Против этого зла был выдвинут весь арсенал военной репрессии. Эти меры значительно укрепили ядро корпуса. Они позволили ему сохраниться даже в тех невероятно трудных обстоятельствах, которые создались после решения французского правительства о нашем распылении.

В корпусе начался сложный процесс дифференциации и естественного подбора. И этот процесс разразился вскоре случаем, имевшим очень большие последствия. Пришел пароход, и французы объявили, что они принимают на него желающих уехать в Болгарию на работы. Соблазн был очень велик: вопрос о переброске в славянские