Блистательная Эллада - Константин Владиславович Рыжов

Хрисиппа не видели с прошлого вечера. Бросились в его комнату, нашли смятую постель, разбросанные вещи… Но где же он сам? Царь велел искать повсюду. Слуги перерыли весь дворец, обшарили город — Хрисиппа нигде не оказалось. Тогда разослали людей в окрестные деревни, расспрашивали о мальчике там и здесь… Все было безрезультатно. Только на третий день тело его нашли на берегу реки. Бедняга каким-то образом оказался в воде и захлебнулся!

Было объявлено, что сын Пелопа сам покончил с собой. Но не все этому поверили! Едва стало известно о смерти Хрисиппа, поползли слухи один причудливее другого. Нашлись и такие, кто винил в его смерти Лаия. Рассказывали, что Хрисиппа чуть не насильно увезли из Тиринфа. Спрашивается зачем, если о нем потом и думать забыли? «Не иначе в этом был какой-то умысел!» — говорили одни. «В это, право, трудно поверить, — возражали другие. — С какой стати Лаий стал бы вредить Пелопу? Ведь тот был его благодетелем!» — «Почем вы знаете, какие между ними были дела? — возражали им. — Говорят, что Лаия в Писе не жаловали. Возможно, у него был повод для мести!»

Все эти слухи не имели никакого основания, но случая оправдаться Лаию не представилось, и обвинения в убийстве Хрисиппа преследовали его потом до самой смерти. В немалой степени тому способствовал Пелоп. Когда в Пису привезли бездыханное тело его сына, несчастный отец послал ужасные проклятия на головы тех, кого он считал его убийцами. «Вероломный Лаий! Жестокосердный Атрей и бесчестный Фиест! — горестно восклицал он чуть ли не каждую минуту. — Чтоб вам никогда не узнать счастья! Пусть ваши дети станут для вас источником неисчислимых бед и страданий, а бессмертные боги взыщут сторицей за это преступление!» Узнав о гневных тирадах отца, близнецы не решились вернуться в родной город и поселились в Тиринфе у своей сестры. Обвинений против них никто не выдвигал, но многие подозревали их в убийстве. Ведь, в отличие от Лаия, у братьев были для этого причины, и не малые!

Рождение Эдипа

Через несколько месяцев после своего воцарения в Фивах Лаий посватался к дочери Менекия, которую звали Иокаста, и получил доброжелательный ответ. (Этот Менекий был очень видный, богатый и влиятельный в Фивах человек; весь город прислушивался к его мнению, и породниться с ним считалось большой честью). В положенный срок сыграли свадьбу. Царская чета поселилась в заново перестроенном дворце, где ничего не напоминало о прежних обитателях. Все шло очень хорошо до тех пор, пока Иокаста не сообщила мужу о том, что у них скоро родится ребенок. Тут в душе Лаия зашевелились опасения. И не мудрено! Как никак, он был проклят человеком пострадавшим по его вине, а все знают — такие проклятия имеют обыкновения сбываются!

Стараясь рассеять дурные предчувствия Лаий обратился к знаменитому фиванскому прорицателю Тиресию и поведал ему о том, что произошло между ним и Пелопом. Бедный царь! Он от всей души надеялся, что Тиресий его успокоит. Но прорицатель только печально покачал головой. «Все это очень плохо, Лаий! — отвечал он. — Ты клялся непустячными вещами, и слова твои, конечно, были услышаны богинями судьбы! Мальчик, вверенный твоему попечению, погиб в твоем доме. Его отец считает тебя убийцей и проклинает чуть не каждый день! Все идет к тому, что тебя должно постигнуть возмездие. И если ты спросишь, кто будет его орудием, я отвечу тебе без обиняков: нет сомнений, что твой будущий сын станет когда-нибудь причиной твоей смерти!»

Несчастный Лаий! Он не помнил, как распрощался с Тиресием. А когда он шел домой, ему было так тяжело, словно на его плечи взвалили камень величиной с гору. Но эти первые минуты были ничто по сравнению с ожидавшими его муками! Иокаста ничего не знала о страшном пророчестве и упивалась своим будущим материнством. Она радостно щебетала вокруг царя и сводила все разговоры к их будущему сыночку. Ее рабыни были заняты шитьем кружевных распашонок, краснодеревщики трудились над изящной колыбелькой, а сама она вышивала детское покрывальце и весело напевала при этом. У Лаия не хватило духу рассказать ей всю правду. Но он твердо решил погубить новорожденного. За день до того, как у Иокасты должен был родиться сын, во дворец тайком принесли мертвого младенца. Тот умер несколько часов назад и казался спящим. В ту минуту, когда у царицы начались роды, и все служанки забегали вокруг нее, Лаий призвал верного раба и приказал ему: «Едва ребенок появится на свет, принеси его ко мне». Раб исполнил, что ему велели. Как только новорожденный оказался в руках царя, он проткнул ему острой булавкой лодыжки и, крепок связав их, приказал бросить бедняжку в киферонских лесах на растерзание диким зверям. Вместо него в люльку положили мертвого младенца и объявили всем, что царский сын умер! Ах, как убивалась и плакала Иокаста, когда ей сообщили о смерти ее ребеночка! Лаий утешал ее как мог. Но в душе он был несказанно рад тому, что кошмар, в котором он жил последние месяцы, наконец закончился.

Несчастный! Он воображал, что новым злодеянием смог исправить свой прежний проступок. На самом деле царь только сделал первый шаг навстречу своей неизбежной судьбе. Раб, которому было поручено умертвить ребенка, не посмел взять на себя такой грех. Добравшись до Киферона, он повстречал своего знакомого (тот был пастух коринфского царя Полиба) и отдал ему новорожденного с условием, что он никому не расскажет, откуда его получил. Пастух поспешил к своему хозяину и поведал, что нашел в лесу брошенного младенца. Царь позвал свою жену Перибею, они вместе развернули сверток и увидели крошечного мальчика с распухшими ножками. Сердца их тотчас наполнились жалостью.

— Надо же! — воскликнула царица. — Мы столько лет безуспешно молим богов даровать нам ребенка, а у кого-то поднялась рука искалечить свое дитя и бросить его в лесу на верную смерть!

— А может, он не случайно попал к нам? — спросил муж. — Не ответ ли этот на твои молитвы? Хочешь, мы возьмем его себе?

— Да! Да! — отвечала Перибея. — Пусть он останется у нас! Я выхожу его и воспитаю как собственного сына!

Так они и поступили. В память о его распухших ножках найденышу дали имя Эдип (что значит «Пухлоногий»). Его воспитали как царского сына, и он много лет прожил в Коринфе, даже не подозревая о том, что Полиб и Перибея были его ненастоящими родителями.

В то время как в Коринфе царило радостное оживление, в Фивах оплакивали умершего царевича.