Зеркальные числа - Тимур Максютов

В конце следующего цикла гемосталь Брогана остался красным, не пожелтел в первичном анализаторе. Это означало, что количество микромутаций не превышало порог Терехова и Ядро могло принять Брогана, вернуть контроль над кораблем, позволить нам наконец улететь с Лепуса. Я очень любил брата. Он умер не сразу после мод’обраха, а прожил еще шестнадцать часов одиннадцать минут, хотя был ли мой брат все еще внутри этого страдающего, искореженного напряжением тела, я не знал.

Мапа принес домой пепел Брогана, спрессованный в серебристый кирпич размером с ладонь, сверху в него был вплавлен кристалл гемосталя, а по периметру было написано «et iterum fugere», «снова полечу» на латыни.

Мапа положил металлический блок на стол между нами, мы смотрели на него и молчали. Во мне будто проломили черную дыру размером с этот кирпич, края ее ломило, а изнутри сочился ледяной холод. Я смотрел на навсегда покрасневший, оплавленный по краям гемосталь и думал, что через два года придет и мой черед ложиться в гнездо управления Ядром, чувствовать, как на голове и вдоль спины закрепляют контакты, ждать пока на них подадут напряжение и думать о том, как здесь умирал в момент крушения корабля первый Томилин – капитан, с костей которого потом соскоблили достаточно генетического материала, чтобы родились мы, и горели тут снова и снова…

Мы молчали, все пятеро, на силовой стене, держащей купол поля. И уходили оттуда вместе, хотелось даже взяться за руки – плоть к плоти.

– Надо бы Дилиона навестить… – сказал Микаэль, мы все сейчас об этом думали. – Каково ему сейчас-то? Лежит, под себя срет, да? Дей, чего твоя мапа говорит- то – он вообще никогда ходить не сможет? Совсем? Чего он, болван, полез на ту скалу-то?

– Несчастный случай же. Конец сезона, скоро большая охота, он в разведку вызвался.

– А под скалой было гнездо снарка… Дилион арбалет взвел, за стрелой потянулся и не удержался. А вниз там почти четыре метра…

– Упал прямо на снарка, в которого стрелять собирался. Спину переломал и ему и себе. Килограмм сто туша, потому и едим мясное так рано в этом году.

– Ну хоть так, – через силу засмеялся Микаэль. – Хоть такая польза…

– Мы домой, – сказали Эрик и Эйден. – Мама борща наварила. Дей, она тебя велела на обед зазвать. Пойдешь?

Я должен был пойти к Дилиону, я знал, что должен – как друг, как брат, как товарищ. Чувствовал, что ему, моему другу, другому варианту моего «я» нужно, чтобы я пришел, пошутил с ним, рассказал о похождениях Тристана, о том, как охота еще не прошла, а везде уже готовят еду из добытого им снарка…

Но я хотел увидеть Илонку и пошел есть борщ, хотя и голоден-то не был.

Илонка – особенная. Она родилась, когда корабль проходил в Ухо Господа, ее первый вдох совпал с входом в серое ничто. Три месяца межпространственного туннеля, потом десять лет космического полета – единственный ребенок, маленькая неспящая фея среди полутора тысяч меняющих фазы сна и бодрствования колонистов и экипажа. Говорят, ее очень любил капитан Томилин – катал на плечах по гулким металлическим коридорам, учил читать, сочинял ей смешные детские стишки.

«Как у солнышка Медузы наедимся кукурузы, распакуем наши грузы и айда стирать рейтузы» – Илонка мне показывала листочки, исписанные моим же почерком, с картинками редкого безобразия, я тоже так рисую. Горы, домики, солнышко в небе, по цветочкам скачет лысая девочка с бантиком, предположительно сама Илонка.

Ее мать погибла при крушении, отец остался на Земле, она никогда его не знала. Илонка не ложилась в анабиоз и вызвалась рожать клонов Томилина, как только достигла «возраста зрелости». Родились сразу двое – близнецовое пополнение к нашему жертвенному отряду.

Глаза у Илонки серые, как небо Лепуса. Все космические объекты этой системы называются латинскими именами земных животных. Звезда – Медуза. Третья планета, к которой мы летели – Лебедь, или Олор, а пятая, на которой корабль разбился – Заяц, или Лепус. Фокин говорил «ляпус».

«Ляпус вышел-с, – он смеялся усталым невеселым смехом. – В лебедя целили, а сели на зайца. Летать собирались, а тут и не побегаешь особенно. Держи курс на систему Медузы… Короче, ребятки, „населена роботами“…»

Жалко, что этого рисованного фильма в нашей фильмотеке не было, я бы посмотрел.

– Единственное наше везение, в том, что мы «сели» (а подразумеваю я, конечно, «рухнули») на дневную сторону Зайца. И что он такой неповоротливый, мы уже двадцать два цикла прожили, а Ляпус наш еще и полоборота по своей оси не сделал, у него длиннющий период вращения. Благодаря этому мы заряжаем батареи, по нескольку месяцев держим поле и земную атмосферу, чтобы жить на поверхности, выращивать еду, и… – он обводил нас прищуренными глазами, – вас, ребятки. Чтобы попытаться отсюда соскочить…

– А что будет, если ночь наступит?

– Не если, а когда, Эйден. Что значит «если»? Планета вертится, круглая, круглая…

(Такой фильм у нас был, мы его часто смотрели и смеялись).

– Через восемнадцать наших циклов, двести тридцать земных месяцев, Ляпус повернется и нас накроет ночь. Глубокая, вечная ночь. Рассвета никто не увидит. Если до тех пор никто из вас, ребятки, не полюбится Ядру… То вместе с ночью придет песец.

Песец оказался красивым земным зверьком, небольшим и «хорошо социализующимся» – я тогда посмотрел в вике. В генотеке у нас была такая закладка, мне ужасно захотелось себе маленького песца. Я ныл и упрашивал мапу целых две недели, что было рекордом, так как обычно он сдавался дня за три-четыре.

– Его нужно будет неделями по часам кормить теплым молоком из пипетки, потом из бутылочки. По нескольку раз за ночь. Забудешь – он умрет. Ты готов к такой ответственности, Дей?

– Ну, если учесть, что через два года у меня будет мод’обрах, и если меня не сожжет Ядро, то на мне будут колония, корабль и межпланетный перелет, то с ответственностью за зверушку я, наверное, справлюсь?

У мапы стало такое лицо, будто я его ударил. Это было через полгода после смерти Брогана, мы перезимовали в корабле – без брата – и жили в летнем домике, под куполом силового поля, под серым высоким небом. Мапа отодвинул тарелку с рагу из неха и ушел, опрокинув стул и не остановившись поднять. Я доел, с каждой ложкой все меньше наслаждаясь своей моральной победой. Через час пошел искать мапу.

– Ну ты и болван, Дей, – сказала мне тогда Илонка. – Жестокий ребенок, а ведь не маленький уже, четырнадцать скоро…

Мапу мы так и не нашли, но ночью он вернулся, лег рядом, обнял меня. Я сразу согрелся и успокоился, как всегда в его присутствии. Утром я проснулся первым и увидел на мапиных щеках засохшие дорожки от слез.

Через пару месяцев мапа принес мне в корзинке щенка песца – голого, розового и жалкого.

– Может не выжить, – предупредил он. – Искусственные утробы ненадежны, в них мясо только можно синтезировать. На Лебеде-то есть млекопитающие, мы собирались их использовать для репродукции скота, земных животных… А тут, на Лепусе, млекопитающих нет.