Золотой дом - Салман Рушди

Свадьба всегда наводит меня на мысль о кино (впрочем, меня все наводит на мысль о кино). Дастин Хоффман в “Выпускнике” пробивает стеклянную стену в церкви Санта-Барбары, чтобы похитить Кэтрин Росс прямо у алтаря. Старушки Нью-Дели, танцующие в “Свадьбе в сезон дождей”. Зловещее предзнаменование – вино, выплеснувшееся на платье невесты в “Охотнике на оленей”. Невеста, получившая пулю в голову в день бракосочетания – “Убить Билла 2”. Питер Кук, проводящий блакосочетание в “Плинцессе-невесте”. Незабываемый свадебный банкет в “Желтой земле” Чэня Кайгэ, где гостям на сельской свадьбе в обнищавшей китайской провинции Шэньси подают деревянную рыбу вместо настоящей, потому что настоящую взять негде, а на свадебном столе непременно должна быть рыба. Но когда Нерон Голден праздновал свадьбу с Василисой Арсеньевой в четыре часа дня в историческом Саду Макдугал-Салливан, на ум неизбежно приходила самая знаменитая из всех киносвадеб, с той оговоркой, что на этот раз с главой клана танцевала не дочь, Конни Корлеоне, а патриарх отплясывал с собственной молодой женой, и мне слышалась фоном сочная итало-американская мелодия, написанная для этой сцены отцом режиссера, Кармином Копполой, она вздымалась бурной волной и заглушала ту, что на самом деле звучала в Саду, прискорбную банальность “Битлов”, распевающих “В моей жизни”.

Проматываем на несколько часов назад. После того как Нерон вернулся домой, наигравшись в теннис, взмокнув, как обычно – он сильно потел и охотно в этом признавался: “Стоит мне взбежать по лестнице, и рубашку хоть выжимай”, – после того как снял рубашку и завернулся в тяжелый черный махровый халат, он призвал троих сыновей к себе в кабинет.

– У вас на уме есть вопросы, на которые я собираюсь ответить, – возвестил он. – Во-первых, для вас ничего не изменится. Я по‑прежнему ваш отец, это номер раз, и что касается вас двоих, я всегда буду любить вашу покойную мать, как и прежде, это номер два, а что касается тебя, младшее мое дитя, я по‑прежнему буду печалиться об обстоятельствах твоего рождения, но это тебе известно, и ты мой сын в точности, как и другие двое, это номер три, стало быть, статус-кво, это вы поняли. Теперь перейдем к делу: вам всем известно о существовании довольно‑таки свирепого брачного договора, который Василиса подписала без малейших возражений. Успокойтесь: ваше наследство в безопасности. Статус-кво сохраняется. Также для меня, после стольких десятилетий отцовства, даже мысль об еще одном ребенке помимо вас неприемлема. “Младенец”, сказал я ей, для меня “младенец” – непристойное слово. И с этим она тоже не спорила. Не будет четвертого братца. Не будет первой сестрички. Статус-кво. Такое обещание я даю вам в этот день, день моей свадьбы. От вас я требую одного: признать мою жену. Никто не будет заниматься “добычей золота”, никаких младенцев – похитителей вашего наследства. Я не обязан вступать с вами в такие объяснения, но предпочел сделать это. В мои годы я прошу вашего благословения. В этом нет необходимости, но я хочу его получить. Я прошу вас: пожалуйста, позвольте отцу прожить свой счастливый день.

В Саду, после того как судья явился, сделал свое дело и ушел, оставив Нерона и Василису уже супругами, я наблюдал, как они танцевали – вновь, как во Флориде – и годы спадали со старика, он был такой прямой, такой подвижный, легкий на ногу, такой внимательный к партнерше, язык танца шептал свои волшебные заклинания и сделал его с виду вновь юнцом. И она в его объятиях, высвободившая всю мощь своей красоты, губами касалась его уха, а потом изгибала обнаженную спину и отклонялась от новобрачного – и снова к нему – и снова прочь, ритмично, покоряя его самым надежным заклинанием, соблазном иди-ко-мне-уходи-прочь. Позволив мужу обнять себя и вести в танце, Василиса без слов сообщала нам: я ничего не боюсь, я завладела им, ведьмовскими чарами моего тела я заставляю его держать меня в объятиях так крепко, что он не мог бы выпустить меня, даже если бы захотел.

Это не танец, подумал я. Это коронация.

Сыновья Нерона смотрели, соображали. Петя следил из укрытия позади шведской стенки и горки, он вцепился в прутья металлической лесенки, словно в решетку тюремной камеры. В какой‑то момент я оказался у него за спиной, и он сказал:

– Ресурсы любви у нашего отца небезграничны. Они не увеличиваются и не сокращаются. Теперь, когда любовь будет распределена более тонким слоем, нам достанется меньше.

Однако всякий раз, как Василиса поворачивала голову в его сторону, Петя широко улыбался.

– Лучше не ссориться с новой королевой, – сказал он мне торжественно, словно вверяя государственный секрет. – В любой момент она может отправить нас на плаху.

Его брат Апу стоял под деревом в обычном своем окружении – художники и те, кто крутится вокруг художников, завсегдатаи клубов, итальянцы, и рядом с ним, прикуривая одну сигарету от другой, во всегдашнем своем бархатном смокинге (а под смокингом белая рубашка с воротником-стойкой) – Энди Дрешер, известный профессиональный прихлебатель, к которому Апу отчего‑то питал слабость. Энди – нью-йоркская знаменитость: с тех пор как еще в восьмидесятых он выпустил два тома стихотворений, он ничего больше не публиковал, но каким‑то образом крутился среди элиты города, не имея сколько‑нибудь понятного источника дохода и ни от кого не получая поддержки. Мне представлялось, как поутру он умывается в тесной душевой кабинке холодной водой и ест кошачий корм из банки, а потом отряхивает свою бархатную красу и устремляется на самые изысканные вечеринки, завистливо и жадно улыбается красивым молодым людям и мрачно изрыгает пресловутые свои инвективы. Список вещей и людей, которыми он возмущался, рос постоянно и на тот момент включал: обычай ходить в кино, мэра Блумберга, само понятие брака, и однополого, и традиционного, дурацкую идею смотреть телевизор, когда можно было бы заняться сексом, гаджеты (любые, но в особенности смартфоны), Ист-Виллидж, мудборды в ателье модных дизайнеров (их он именовал узаконенным воровством), туристов и писателей, публикующих свои книги. В тот день он оскорбил бедняжку Рийю (впрочем, он оскорбил всех), высмеяв Музей идентичности, где Рийя работала, и саму идею, что человек может сам выбирать себе гендер в соответствии со своими наклонностями и чувствами.

– На будущей неделе я куплю себе апартаменты за десять миллионов долларов, – сообщил он Рийе. – Спроси меня, как я это проверну.

Она попалась в ловушку и задала этот вопрос.

– О, я теперь трансмиллиардер, – последовал ответ. – Я идентифицировал себя как богача – значит, я и есть он.

После этого Рийя держалась поближе к Д, и вместе они видели танец королевы в минуту ее торжества. Красавица вращалась – еще и еще – в руках влюбленного Чудовища, и вокруг нее – Сад и все мы, приглашенные и незваные, реальные и вымышленные; наступил вечер, на деревьях загорелись гирлянды цветных лампочек, еще более усилив диснеевское настроение; мои родители-профессора счастливо танцевали в паре и никого более не замечали, печальный У Лну Фну, представитель в ООН, и сеньор Аррибиста из Аргентины, и главные в нашем сообществе аристократы, Вито и Бланка Тальябуэ, барон и баронесса Селинунтские, и я – мы все счастливо общались, умащенные изнутри изобильным шампанским, мы ели великолепное угощение от одного из лучших ресторанов Нью-Йорка и чувствовали себя в тот короткий промежуток времени-вне-времени, какой способна подчас создать свадьба, счастливыми, дружными, едиными. Даже пять игроков в теннис с их дорогими наручными часами приклеили улыбки на лица, не созданные для улыбок, и кивали в подобии дружеской расположенности всем прочим, собравшимся в Саду, и аплодировали монаршему танцу.