Мир Волкодава: Последняя война - Андрей Мартьянов

Менгу брезгливо посмотрел на остробородого купца.

— Хочешь стать нашим слугой?

— Столь же верным, как и слугой солнцелико-го шада, — пискнул купец, которому очень не понравился взгляд молодого степняка. Было в нем что-то угрожающее…

— Нет больше вашего шада! — громко и раскатисто провозгласил Менгу. Теперь в этом мире один господин — хаган Степи Гурцат. И ты, козлобородый, не будешь ему служить. Знаешь почему?

140

— Почему? — шепнул Самарди дрожащими губами.

"Бедняга Самарди, — усмехнулся Ясур, лежа на своей крыше. — Он считает, что законы у степняков схожи с законами Саккарема. Сменился шад — служи его наследнику. Мергейты никогда не поверят человеку, хотя бы однажды запятнавшему себя предательством".

Бледная, больная луна начала выползать из-за степного моря, отражая белесые лучи в символах Атта-Хаджа, установленных на храме Шехдада, трехлучевой звезде, забранной в золотистый солнечный круг. Выкатившиеся от ужаса глаза Самарди еще рассмотрели, как сверкнули в гневе три острия металлической звезды на вершине храмового минтариса — каждый луч, обозначавший самого Предвечного Атта-Хаджа, Богиню Моря и Провозвестника Эль-Харфа, колол купца в сердце, и он понял: тонкий мост под ним обрушится.

…Боли не было. Безупречно отточенное острие сабли степного нукера за краткий миг снесло голову предавшего свою родину торговца. Волна крови измарала разорванный халат вейгила.

— Встань, хан. — Менгу даже не обратил внимания на подрагивающее обезглавленное тело Самарди и посмотрел в глаза Халаибу. — Ты смелый человек, а твои слуги, запершиеся в доме, еще доблестнее. Примешь нового правителя останешься жив. Я пощажу твою семью и твое имущество. Ты останешься ханом в этом улусе и будешь платить дань великому хагану, потому что шад из Мельсины скоро умрет. Везде будет один господин.

Халаиб, оттолкнув плечом копье нукера, поднялся. Ему уже было нечего терять. Берикей с десятком оторвиголов из личной стражи вейгила заперся в доме и поклялся Халаибу, что убьет Фей-рай прежде, чем ее одежд коснется грязная лапа степняка. Значит, они обороняются до сих пор — дом облицован мраморными плитками, его не так просто поджечь, да и выходов всего три. Они умрут, зная, что Атта-Хадж примет своих верных саккаремцев за Малахитовой Дверью, коей оканчивается Невидимый Мост. Помощи от армии шада ждать бесполезно. Наверняка Гурцат уже вторгся скорым маршем через низкий хребет Кух-Бенан, отрог Самоцветных гор, в коренной Саккарем… Надеяться можно только на Атта-Хаджа.

— Наклонись, — спокойно сказал вейгил, бесстрастно глядя на мергейтского сотника. — И я отвечу на твой вопрос.

Менгу подумал и решил, что с ханом все-таки следует обращаться уважительно. Кроме того, он сопротивлялся как мужчина и воин. Поэтому мер-гейт легко соскочил с коня и подошел вплотную к Халаибу.

Градоправитель Шехдада глубоко вдохнул и плюнул прямо в глаза Менгу.

— Вот мой ответ тебе, сотник, и твоему Гурцату. Менгу медленно вытерся рукавом, а быстрым жестом левой руки приостановил схватившихся за сабли нукеров. Он понял, что это был ответ, достойный хана. Но теперь уже ничего не поделаешь. Приказ хагана известен: при малейшем неповиновении уничтожить все, стоящее на пути великой армии. Ведь где-то в темноте за стенами Сейтат-улуса еще шли вперед бесчисленные сотни непобедимого войска Гурцата.

Узкоглазый темноволосый мергейт отступил на шаг назад, его кулак сжался на рукояти так, что кожа побелела, однако Менгу спокойно повернулся к своему верному Танхою и, кивнув на вейгила, приказал:

— Раздеть. С остальными поступайте как знаете. Тот дом, где еще дерутся воины Сейтат-улуса, сжечь. Убить всех. Когда закончите на площади, пусть воины найдут в домах все, что им нравится, и возьмут себе. Молодых и сильных мужчин — под поклажу. К полуночи, когда луна войдет в зенит, от этого улуса должны остаться одни головешки.

Менгу, не слушая истошных криков купцов о богатом выкупе и плача женщин, вскочил на коня и отъехал в сторону. Все прочее предстояло сделать верным нукерам.

— Смел наш вейгил. — Ясур, внимательно следивший за этой сценой, похолодел, понимая, какая судьба ждет управителя Шехдада. — Я бы на его месте присягнул, честное слово. Интересно, кто из наших посейчас бьется в доме Халаиба? Темные демоны, надо бежать за Фарром! Если не выберемся до полуночи… Мергейты не тронут храм, побоятся гнева чужого бога, но огонь может перекинуться, и тогда нас завалит!

Ясур начал отползать назад, в сторону внутреннего дворика, инстинктивно зажимая в единственной руке тонкий узкий клинок, но застыл, увидев фигуру вейгила Халаиба.

Бесстрастные и казавшиеся послушными куклами мергейты-нукеры выволокли почти не сопротивлявшегося градоправителя на середину расчищенной рыночной площади, содрали с него одежду, затем, плеснув ему на бороду маслом, подожгли ее, несколькими ударами повалили жутко кричащего человека на землю, на бок, и прижали сапогами к сухой глине.

Толпа шехдадцев, стоящая у стен под неусыпным надзором степняков, не смела пошевелиться, наблюдая. Пожилой длинноусый мергейт отодрал от одной из бывших торговых палаток столб толщиной с руку, быстро обтесал его широким ножом и, сняв с пояса мешочек с растопленным жиром, смазал кол от острия до основания. Затем отточенный конец жерди на некоторое время сунул в костер так, чтобы он обуглился до багровости, снова плеснул жир, зашипевший на раскаленном дереве… Несколько нукеров изо всех сил прижали Халаиба к земле, а палач единым махом вогнал горячий кол непокорному градоправителю прямо в зад.

Ясур, хотя и не раз видел нечто подобное еще во время службы в войске непобедимого шада, зажмурился и закрыл единственной ладонью левое ухо, правым прижимаясь к плечу. Такой крик, разнесший в клочья ночную темноту над некогда мирным приграничным городком, сам по себе может убить мирного человека. Вой невероятной боли и в то же время — освобождения…

Кол установили в специально вырытую яму, укрепили камнями и оставили обнаженное тело Халаиба корчиться в багряных отсветах злых костров. Он еще был жив и чувствовал, как нечто чужеродное, нестерпимо жгущее и острое, разрывает его внутренности, подходя снизу, от живота к груди, как внутри тела лопаются органы и трепещет умирающее сердце.

Перепуганные шехдадцы молчали. Никто не заметил, когда посмеивающиеся и захваченные происходящим степняки успели с гиканьем вскочить в седла, выстроиться, обнажить оружие, кажущееся изогнутыми линиями живого огня, и ринуться на беззащитных горожан. Большинство погибли сразу, падая с рассеченными лицами, выбитым мозгом, бурлящими черными кровавыми брызгами шеями… Люди пытались спастись, но их настигали фланговые отряды степняков и беспощадно рубили, резали, били… Менгу, впервые почувствовав одуряющую безнаказанность резни, спрыгнул с коня, ухватил за рубашку какого-то маленького мальчика, явно потерявшего в толпе родителей, подбросил в воздух и поймал его на острие сабли. Двое мергейтов помоложе тащили куда-то в проулок истошно орущую женщину, которая, судя по богатой одежде, происходила из уважаемой семьи, еще несколько решили поразвлечься и, перебросив здоровенному шорнику жердь, атаковали его вчетвером, а тот защищался до последнего и, даже когда тяжелая рана в бедро свалила его наземь, все еще пытался ударить ненавистных степняков…