Белая гвардия - Александр Бушков

Панкратов склонился к его уху, понизил голос:

— А вот если между нами, мужиками… Ты уж тут пообтесался… Эти местные мадемуазели, они как, и правда очень даже ничего? Меня из аэропорта везли на приличной скорости, я даже народ на улицах толком не рассмотрел…

Ухмыльнувшись ему с видом заговорщика, Мазур ответил в тон:

— Познакомлю, Семен Иваныч, сами оцените…

— Да я так… — жеманно сказал Панкратов, вильнув взглядом. — Исключительно из теоретического любопытства…

— Сема, не дрейфь! — сообщил посол. — Я тебя не заложу, сам знаешь… Могила!

«А почему бы и нет? — цинично подумал Мазур. — Поговорить с той же Жулькой, подсунуть ему красотку из женского батальона. Укатает старого хрена по полной, меньше будет над душой торчать и лезть с идейным руководством. И потом, неплохой компроматик получится на всякий пожарный. Лаврик бы такой ход мыслей одобрил…»

Потом ему пришло в голову: неплохая хохма выйдет, если эта доченька номенклатурного папы окажется голубоглазой блондинкой. Уж Папа-то ее ни за что не пропустит… Ну, если что, сама в столицу рвалась из глуши, где львы рявкают…

В дверь постучали — деликатненько, но очень настойчиво.

Вжихх! Над столом словно невидимый вихрь пронесся. Мазур и глазом моргнуть не успел — так молниеносно посол упрятал в стол все, противоречащее антиалкогольной кампании. Этакое проворство сделало бы честь любому армейцу, с уважением смотреть начинаешь…

Откинувшись на спинку кресла, сжав подлокотники, посол старательно придал себе позу трезвую и величавую. Громко сказал:

— Войдите!

В кабинет просочился незадачливый холуек Нифантьев, еще не подозревавший о грянувших в его судьбе переменах. Почтительно сообщил:

— Василий Игнатьевич, в посольство прибыл адъютант президента, он разыскивает товарища Иванова, говорит, дело неотложное…

— Просите, — сказал посол, вот чудо, выглядевший трезвехоньким.

Вскоре в кабинет вошел, четко печатая шаг и позвякивая медалями, чернокожий верзила в белоснежном мундире, украшенном пышными аксельбантами, — один из трех адъютантов Папы, капитан Зулеле. Болван редкостный, но это и правильно: в таких местах умные адъютанты то с иностранной разведкой свяжутся, то к заговору примкнут, а то и, чего доброго, пальнут патрону в спину (что Мазур однажды видел своими глазами, хоть и далеко отсюда, и, собственно, не в Африке).

Старательно вытянувшись и взявши под козырек, Зулеле отчеканил:

— Господин полковник, машина ждет внизу! Генералиссимус просит вас прибыть немедленно!

— Поедемте, — сказал Мазур, встал и взял фуражку.

— Кирилл! — воззвал Панкратов. — А рапорт?

— Сами напечатайте, Семен Иваныч, ладно? — сказал Мазур. — Будет время, подпишу. Сейчас некогда, президент срочно вызывает…

Панкратов уставился на него с нешуточным уважением, даже рот приоткрыл.

Обстановка была самая мирная, благолепная, смело можно сказать — культурная и интеллигентная. Душа должна радоваться.

Обширный актовый зал украшен гирляндами свежих цветов и розетками колеров национального флага. Сотни две учениц, разбитых, разумеется, по классам, стояли прямо-таки шпалерами, в строгом порядке, как гвардейский полк на смотру. Понятное дело, все, от самых маленьких до выпускниц, в форме лицея святой Женевьевы: клетчатые юбки на манер шотландских, синие жакеты с золоченым овальным знаком на левом лацкане, белые блузочки, голубые галстуки в серую полоску, белые гольфы, черные туфли старомодного фасона. Причем юбки той же длины, что была введена при открытии лицея французами в пятьдесят втором, прикрывают коленки, а жакеты, упаси боже, не в обтяжку, чуточку мешковатые. Классные дамы, стоявшие на левом фланге с видом ротных командиров, обмундированы почти так же: только юбки черные, галстуки не в серую полоску, а в золотистую, да медальоны помещаются не на лацканах, а на маленьких черных шапочках. Точно так же одеты дамы-преподавательницы (ни одного мужчины, согласно строгим традициям лицея!), стоявшие шеренгой слева от невысокой сцены (разве что среди них там и сям вкраплены монахини в черно-белых одеяниях и белых чепцах — заведение не церковное, светское, но монахинь среди училок примерно четверть).

Правда, некоторые веяния новых времен все же налицо: среди учениц белых и черных лиц примерно половина на половину (а в колониальные времена, чтобы сюда попасть, черная девочка должны была принадлежать к особо уж знатной семье). Примерно то же соотношение среди учительниц и классных дам да и монахинь-негритянок хватает.

Французы в свое время неплохо постарались для себя, родимых — до сих пор школа считается чуть ли не тем, что Оксфорд в Англии или Гарвард в Штатах, очень многие из здешней элиты, и черной, и белой, до сих пор отправляют дочерей сюда, а не в Европу, да и иностранок хватает. Одним словом, здешняя девушка из хорошего общества, не закончившая сей лицей, по неписаной табели о рангах стоит на ступенечку ниже, пусть даже обучалась в какой-нибудь весьма респектабельной европейской школе (кстати, и Принцесса отсюда выпорхнула, и Таня Акинфиева).

Соответственно, и Папа со свитой десятка в два человек, как тонкий политик, в полной мере откликнулся на требования текущего момента — он красовался не в обычной своей павлиньей униформе, а в белом смокинге с розеткой Почетного легиона в петлице и пересекавшей белоснежную манишку оранжевой с черно-зеленой каймой лентой высшего ордена республики. Можно сказать, запросто, без чинов. Пара-тройка ближних генералов, конечно, присутствовала, какое же в Африке торжество без генералов — но и они поголовно во фраках. А остальные люди изначально штатские — министр просвещения, местный архиепископ, несколько высокопоставленных чиновников, деятели культуры. Папа, ясное дело, лично отбирал сопровождающих. Даже полковник Мтанга, время от времени бесшумной кошачьей походочкой менявший дислокацию, тоже оказался в смокинге.

Ну и, разумеется, многочисленные охранники, расставленные по периметру зала — а порой тоже тихими шажками перемещавшиеся на новое место — согласно историческим указаниям Папы внешностью вполне соответствовали: ни единой фигуры в камуфляже, ни одного автомата на виду, сплошь белые костюмы и галстуки. Автоматы у некоторых, конечно, найдутся — но исключительно израильские и западногерманские коротышки, подвешенные под мышкой так, что никому не видны.

Мазур, как ему и отвели место по диспозиции, располагался на правом фланге, у самой сцены, экипированный всего-навсего пистолетом. В его задачу входило держать не столько благородных девиц (напротив него расположились младшие классы, старшие стояли слева) столько трех ближайших охранников. И был уверен, что немало телохранителей получили тот же приказ — приглядывать в первую очередь друг за другом…

Папа продолжал речь, повествуя о новом учебном корпусе, который ему предстояло вскоре торжественно открыть в дополнение к историческому зданию, ничуть не обветшавшему, но все же ставшему тесноватым. Мазур, конечно, не понимал ни слова, но, даже не владея французским, нетрудно сообразить, что Отец Нации молвит совсем иначе, чем, скажем, на открытии бассейна или нового моста: никакого митингового надрыва, никаких шуточек и вкрапления местных простонародных оборотов. Папа говорил негромко, без малейшей жестикуляции, проникновенно и гладко, словно читал лекцию по философии — все же он, надо отдать ему должное, отличный оратор, прекрасно знающий, что к разной аудитории нужен разный подход. А вот генерал Кивунгу в свое время так легко расстался с президентским креслом помимо своей воли, что в дополнение к прочим недостаткам оказался еще и сквернейшим оратором, а в Африке этого не любят…