Чисто альпийское убийство - Йорг Маурер

— Точно. Без русских тут не обошлось.

В это блистательное созвездие старожилов не мог пробиться ни один чужак, и такое положение вещей сохранялось уже очень долго, несколько столетий. Конечно, за соседними столами можно было заметить и американцев, и японцев, и немцев из других федеральных земель, и — правда, до крайности редко — жителей небольших соседних городков, которые по тем или иным причинам задержались в этих краях и хотели промочить горло. Однако столик завсегдатаев был табуирован для всех пришлых. В пивной «У рыжей кошки» все прекрасно знали друг друга с незапамятных времен. Теплая компания из двадцати — тридцати мужчин, с достоинством носящих свои баварские одежды, внимательно смотрела на Тони Харригля — единственного стоявшего, а не сидевшего за длинным столом. Харригль любил произносить речи стоя. Член совета общины, он время от времени заглядывал сюда на огонек и подсаживался к старожилам, чтобы проверить на этой особенной публике те или иные аргументы. Итак, Харригль начал рассказывать свою невероятную историю, и вскоре все затопали ногами, забарабанили по столу кулаками и закричали: «Ну надо же!» и «Давай поживей, не отвлекайся!»

О чем же рассказывал местный политик? А вот о чем. Оказывается, тот самый бедолага, Инго Штоффреген, заходил в субботу в его обувной магазин за ботинками для горного туризма, тридцать девятого размера. В субботу, именно в субботу, Харригль запомнил дату как раз потому, что на следующий день у него были билеты на концерт, доставшиеся ему бесплатно как члену совета общины. Каждый такой общественный деятель, не говоря уже о бургомистре, получает по два билета на все выставки и представления, поэтому люди иногда встречают их на культурных мероприятиях и удивляются. Итак, когда коротышка Инго примерял туристические ботинки, Харригль немного поболтал с ним и вдруг вспомнил о билетах, которые непременно хотел сбыть с рук, разумеется, даром. Ведь что люди скажут, если в ряду останутся зиять два пустых места? Люди скажут, что Тони Харригль какой-то хам, не уважающий искусство. Получил-де билеты и не пошел на концерт! Но если он подарит билеты и вместо него пойдет кто-нибудь другой, то осуждение будет не таким резким, он знал это по опыту. И к его великому удивлению, Штоффреген взял эти билеты! Подумать только, ведь все знали, что молодой человек больше интересуется спортом, чем культурой. Удивление Харригля было не просто великим, а величайшим, ибо парень взял не один, а оба билета! Есть на что обратить внимание, поскольку он слыл закоренелым холостяком. Ни жены, ни подруги, только гонка за спортивными достижениями, и думайте что хотите. Ну хорошо, значит, Харригль подарил ему билеты и скоро забыл об этом.

— Однако когда я услышал, что Инго Штоффреген погиб в результате несчастного случая в культурном центре, то сразу понял…

За столиком завсегдатаев воцарилась долгая, многозначительная пауза. Правда, совсем уж беззвучными такие паузы не бывают: кто-нибудь да бормочет, шуршит или кхекает. Старый Луизль Бихльбергер поперхнулся и закашлялся, ведь после диализа почек он уже не мог пить наравне с молодыми. Однако в общем и целом здесь воцарилась тишина, показавшаяся Бальтазару Хакльбергеру невыносимой.

— Что же ты понял?

— Да то, что меня хотели убить!

Остальные тоже начинали склоняться к этой мысли.

— Это была политическая провокация, и уничтожить хотели именно меня! Меня! И мне удалось спастись каким-то чудом…

«Местный политик чудом разминулся с киллером!» Живо вообразив себе подобные заголовки в газетах, завсегдатаи сделали по глотку пива из массивных кружек. Тони Харригль решил угостить всех шнапсом, и хотя ни один из присутствующих уже не переносил как следует столь крепкого напитка, однако никто не отказался. «Вечнозеленые кедры» охотно потянулись к рюмкам. Осознание того, что они сидят за одним столом с человеком, счастливо избежавшим трагической участи, наполняло их радостным чувством сопричастности к событию, о котором будут говорить еще долго.

— Это было покушение на всех нас. На нас, коренных баварцев!

— А вы знаете, кто за этим может стоять?

Все закивали. Все прекрасно это понимали. И Бальтазар Хакльбергер лишь озвучил общее мнение. Русские! Вполне возможно, что тут замешан кто-то из русских.

— А теперь распределим задачи на сегодняшний вечер, — сказал гаупткомиссар Еннервайн, когда пестрая команда полицейских наконец-то оказалась на площадке перед концертным залом, только-только освободившейся от фотографов, журналистов и просто зевак. — Вы, Беккер, оцениваете результаты осмотра чердака. Поскорее бы узнать, что там было, в этом мешке для спортивной обуви. Шваттке и Штенгеле, вам я поручаю добыть подробную информацию о погибших. Возьмите с собой Остлера и осмотрите квартиры Штоффрегена и Либшера. А вас, Мария, я бы попросил подготовиться к пресс-конференции. И составьте текст обращения к исчезнувшей даме через газету, может, эта Гретель все-таки откликнется.

Остлеру и Хёлльайзену было также поручено сделать несколько телефонных звонков и вторично опросить пару-тройку свидетелей. Затем все разошлись по своим делам.

Сотрудники, составляющие ядро Четвертой комиссии по расследованию убийств, решили пройти короткое расстояние от культурного центра до полицейского участка пешком. Еннервайн намеренно отстал от коллег и дождался, когда они пропадут из виду. Затем сделал небольшой крюк, дабы окончательно удостовериться, что недавнее обострение болезни больше не повторится. С содроганием гаупткомиссар вспомнил, как с ним однажды случился припадок прямо посреди важного совещания. Ему удалось выйти из сложной ситуации ценой нечеловеческих усилий. Еннервайн остановился, выполнил ряд гимнастических упражнений, пробежался, перешел на переменный шаг, сделал несколько растяжек и замысловатых скачков на псевдоакробатический манер, подпрыгнул на фоне безоблачного неба с пронзительным воплем «Чака!», извиваясь в броске под названием «Семь носорогов нападают на тигра» из арсенала боевого искусства краби-крабонг, — и все это без видимых негативных последствий для организма. Значит, нового приступа не предвидится, а неприятный эпизод на лестнице культурного центра — это всего лишь небольшое испытание на прочность, легкое, преходящее недомогание, из-за которого вовсе не обязательно сломя голову мчаться к врачу и прерывать службу на благо государства.

Гаупткомиссар уголовной полиции Губертус Еннервайн, отмеченный всеми возможными наградами и поощрениями, пользующийся авторитетом у коллег и начальства за стопроцентную раскрываемость преступлений, гроза уголовников, идеал законопослушных граждан, страдал тяжелым заболеванием, перед которым бессилен даже целебный воздух предальпийского курорта. Он страдал агнозией движения. Еще полгода назад, едва придя в себя после первой атаки этой редкой болезни, Еннервайн полез в Интернет и внимательно изучил всю найденную информацию по теме. Точное определение его недуга звучало так: акинетопсия, вызванная повреждением в области V5 экстрастриарной зрительной коры. Это означало неспособность или по крайней мере ограниченную способность воспринимать движущиеся объекты. Мир уже не представал перед Еннервайном в образе динамичного фильма, а виделся ему чередой статичных фотографических кадров, следующих друг за другом. Агнозия движения проявлялась у него не постоянно, а время от времени, с довольно большими перерывами. За последние полгода было четыре сильных приступа акинетопсии, примерно одинаковой интенсивности, без прогрессирования. Еще ни одна живая душа на всем белом свете не знала об этой беде гаупткомиссара. Замкнутый, скрытный индивидуалист, Еннервайн не видел в своем окружении никого, с кем можно было поделиться подобными проблемами. Начались они полгода назад, после незначительной травмы, или даже не травмы, а так, пустякового ушиба, каким иные люди и счету не знают. Все случилось на занятиях футболом, но, что самое обидное, не на товарищеском матче, не в героической схватке с левым крайним нападающим, не в отчаянной игре головой с каким-нибудь исполином из полицейского главка, вымахавшим под два двадцать, — он всего лишь играл с маленьким сыном соседки на площадке за домом. В какой-то момент резиновый мяч случайно закатился под стол, Еннервайн полез за ним и слегка стукнулся головой о столешницу — казалось бы, почти совсем не больно. Повернувшись к саду, он впервые увидел одну из тех непостижимых сцен, какие отныне будут развертываться перед ним при каждом новом припадке. Бесспорный факт: соседский мальчишка носился по газону — туда-сюда-обратно, по диагонали, по кругу, то вперед, то назад. Он визжал и что-то выкрикивал, и Еннервайн слышал, что ребенок бегает. Да-да, двигается, и очень активно. Однако видел он совершенно другую картину: мальчуган возникал то справа, то слева, но выглядел при этом как замершая, статичная картинка, нечеткий шаблон, вписанный кем-то в садовый ландшафт. Вдруг нерезкое изображение исчезло — и так же неожиданно появилось в другом месте. Внезапно ребенок завис в воздухе — наверное, он просто разок подпрыгнул, но Еннервайн видел его тень, неподвижно парящую над зеленью газона! Окружающий мир стал для Еннервайна неким подобием комиксов, не хватало только «облачков» с текстом, пририсованных ко ртам персонажей. Однако эти облачка очень пригодились бы, ведь звуки шли вразрез с изображением. Он стоял под столом на коленях, наверное, слишком долго — перед ним возникла тень мальчика, похожая на какого-то монстра. Еннервайн слышал — ребенок что-то говорит ему, но движений его рта разобрать не мог. Он попытался дотронуться до фигурки, стоявшей прямо перед ним, но рука описала дугу в пустоте.