Пиво для Сталина. Очерки, беседы, размышления - Александр Григорьевич Звягинцев

«выложился основательно», ведь здание потихоньку умирало — рушился фасад, приходил в негодность пол.

Допив кофе, мы спустились на цокольный этаж, где я увидел пустующую полукруглую чашу бассейна, который вот уже многие годы не использовался по назначению. Совсем рядом находились три разные по размеру помещения, специально оборудованные для хранения вин.

Затем мы поднялись на второй этаж. Здесь была спальня Руденко. Однако увидеть ее в том виде, в каком она была 67 лет назад, было невозможно. Уже давным-давно прежние владельцы переоборудовали эту комнату под кабинет. Только небольшой альков в стене на ширину двуспальной кровати напоминал о прежнем предназначении этого помещения. Правда, практически в первозданном виде сохранились две отделанные светлыми деревянными панелями просторные гардеробные: женская и мужская, изолированные от опочивальни глухими дверями.

Солнце уже клонилось к закату, когда мы вышли на огромный подковообразный балкон. Раскинувшийся внизу ухоженный английский газон по всему периметру был засажен деревьями, среди которых выделялись свидетели эпохи — несколько кряжистых вековых дубов. Под могучей сенью одного из них был возведен небольшой чайный домик, в котором мы продолжили беседу.

Время летело быстро. Густые угрюмые тени от крон дубов-великанов подсказывали, что время уже позднее и нужно прощаться с гостеприимным хозяином. Мне предстояла дорога в мюнхенский аэропорт — в полночь я вылетал в Москву. Утром необходимо быть на работе.

В самолете я думал, как мало все-таки известно о том, как много и тяжело работала в Нюрнберге советская делегация. Это только человеку постороннему, да еще соответственным образом настроенному, могло показаться, что на вилле Руденко только веселились. На самом деле это был настоящий штаб, где вырабатывались самые важные решения, готовились к трудным допросам, ломали голову над тем, как выполнить установки из Москвы. А отношения с Москвой были совсем непростыми. А как тогда наказывали за ошибки — хорошо известно…

Для руководства советской делегацией на Нюрнбергском процессе в Москве была создана специальная Правительственная комиссия. Ее работу в соответствии с указаниями Сталина направлял Молотов через Вышинского. В комиссию входили Генеральный прокурор СССР Горшенин (председатель), нарком юстиции, представитель органов госбезопасности. Так что делегация СССР на процессе постоянно находилась под жестким гласным и негласным контролем. Все основные документы — речи обвинителей, проекты обвинительного заключения и прочие материалы — посылались Сталину, Молотову, Вышинскому, Маленкову, Берии, Микояну, Жданову, Горшенину, Рычкову (наркому юстиции РСФСР) и Деканозову (заместителю наркома иностранных дел СССР).

Находясь в Москве, члены Комиссии зачастую неадекватно оценивали обстановку, порой давали совершенно невыполнимые указания. Например, по категорическому требованию Вышинского советская сторона пыталась получить от главного обвинителя от США Р. Джексона согласие на передачу ей всех документов, касавшихся СССР. Однако это было невозможно, поскольку тему общего заговора должна была освещать американская делегация.

Абсолютно невыполнимым оказалось и другое требование Вышинского. Сочтя, что советская делегация еще недостаточно хорошо подготовлена к процессу, а вступительная речь, которую комиссия послала на утверждение в ЦК, не вернулась с надлежащими рекомендациями, он стал добиваться отсрочки на 2–3 недели открытия процесса. Руденко был вызван в Москву, чтобы тем самым создать препятствие для начала процесса. Ему даже пришлось изобретать версию о своей болезни, чтобы иметь мотивировку для переноса срока открытия Нюрнбергского процесса. Однако партнеры СССР по Комитету обвинителей не пошли на уступки. Пришлось соглашаться.

Особую нервозность вносили постоянно шедшие в Москву доносы от некоторых «компетентных товарищей».

Вот, например, протокол заседания Комиссии от 16 ноября 1945 г., который дает представление о том, под каким нажимом работали наши в Нюрнберге.

«ПОВЕСТКА ДНЯ:

1. О ходе работы по подготовке процесса.

2. О свидетелях на процессе.

ВЫШИНСКИЙ. Нами дана директива о включении Альфреда Круппа в список военных преступников, подлежащих суду Военного Трибунала. Мнения наших коллег не одинаковы. До сих пор у т. Руденко нет плана проведения процесса. Руденко не готов к проведению процесса. Вступительную речь, которую мы с Вами выработали, я послал в ЦК.

КОБУЛОВ. Наши люди, которые сейчас находятся в Нюрнберге, сообщают нам о поведении обвиняемых на допросах (читает записку). Геринг, Иодль, Кейтель и др. вызывающе держат себя при допросах. В их ответах часто слышатся антисоветские выпады, а наш следователь т. Александров слабо парирует их. Обвиняемым удается прикинуться простыми чиновниками и исполнителями воли верховного командования.

При допросе англичанами Редера последний заявил, что русские хотели его завербовать, что он давал показания под нажимом. Это его заявление было записано на пленку.

ВЫШИНСКИЙ. Прокурор должен, где это надо, срезать обвиняемого, не давать ему возможности делать антисоветские выпады.

Сейчас мы стараемся отложить дело недели на две, три. Надо изучить материалы, надо выиграть время, подготовиться. К началу процесса нужно поехать кому-нибудь из комиссии в качестве наблюдателя…»

И еще один весьма познавательный документ.

«Генеральному прокурору СССР Тов. ГОРШЕНИНУ К. П.

В связи с поступившими к Вам сведениями о том, что будто бы во время производившихся мною в Нюрнберге допросов обвиняемых по делу о главных военных преступниках с их стороны были сделаны выпады против СССР и лично против меня, докладываю следующее:

1. На всех допросах, кроме меня, присутствовали полковник юстиции Розенблит и, как правило, полковник юстиции Покровский.

2. Никаких выпадов против СССР и лично против меня ни со стороны допрошенных обвиняемых, ни со стороны допрошенных свидетелей сделано не было.

3. Случай, о котором Вам было сообщено как о случае, будто бы имевшем место со мной, в действительности имел место в моем присутствии во время допроса 18 октября с. г. американским подполковником Хинкелем обвиняемого Франка.

По окончании допроса Франк действительно обозвал Хинкеля свиньей.

На этом допросе я присутствовал в качестве наблюдателя.

Я лично приступил к допросам только с 3 ноября с. г.

Докладывая об изложенном, я считаю, что в данном случае правительственные органы были дезинформированы о действительной обстановке, в которой протекали допросы обвиняемых.

Я прошу назначить специальное расследование для установления виновных в подобной дезинформации и привлечь их к строгой ответственности.

Вместе с тем я прошу пресечь различного рода кривотолки в связи с производившимися допросами обвиняемых, т. к. все это создает нездоровую обстановку и мешает дальнейшей работе.

При этом прошу учесть следующее:

а) Вопросники, подготовленные для допроса обвиняемых, были переданы для ознакомления т. Руденко и им санкционированы.

б) Точно так же им был санкционирован и допрос обвиняемых, для чего т. Руденко лично вел необходимые переговоры с американским обвинителем Джексоном, т. к. в первой стадии американцы возражали против того, чтобы допросы мы производили непосредственно сами, а не через них.

Г. АЛЕКСАНДРОВ, 2 декабря 1945 г.».

Александров возглавлял в Нюрнберге Следственную часть делегации СССР.

По указанию Молотова