Завидное чувство Веры Стениной - Анна Матвеева

— А чем вы занимаетесь, Джон? — Вера вдруг услышала свой голос чётко, как по радио, хотя слова выговаривала с трудом.

Джон скромно улыбнулся:

— Да много чем.

— Джон — поэт, — вмешалась Юлька. — Сейчас он нам почитает.

— Обожаю поэзию! — сказала Бакулина. — И я так скучаю в Париже за русским языком!

— Правда скучаешь, — засмеялась Вера. — Словарь читать не пробовала?

— Джон, мы ждём стихи! — Юлька нервно косилась на Веру, принявшуюся наливать себе третий бокал шатонёфа — без всякого почтения к божественному напитку. Бакулина обиженно расчленяла в тарелке куриное крыло.

Джон встал из-за стола и вдруг страшно выкатил один глаз — как скульптурный конь Эрнста Неизвестного. Второй глаз остался на месте, что тоже сблизило поэта с той самой конской головой. Вера от неожиданности пролила вино на стол и в макароны — к полному отчаянию Бакулиной. Юлька забегала с тряпками-полотенцами, Джон вынужденно ждал, а потом, когда все угомонились — в основном Стенина, норовившая отжать тряпку обратно в бокал, — начал читать стихи, слегка и непротивно подвывая.

Спьяну Вера особенно легко вообразила эти стихи напечатанными в книжке — такой небольшой сборник в зелёном переплёте, строки начинаются не с прописной, а со строчной буквы. И каждое стихотворение было картиной — Вера слушала слегка гнусавый голос Джона и видела то, о чём он читал. Ноябрь, который не поднимешь. И девочку, что с яблоком в руке. И даже — лошадь из бетона уткнулась мордой мне в плечо.

— Отличное вино у твоего папы, Бакулина, — бормотала Стенина. — А какие стихи, Джон! Я их откуда-то знаю… Была книжка, да?

Джон засмеялся, был польщён. Признался, книги нет ещё. Но скоро будет, он уверен. Спасибо всем, спасибо Вере!

Бакулина вновь пошарила в своей торбе и вытащила оттуда на сей раз камамбер — тоже предназначенный одному человеку, но…

— Бедный твой человек, — веселилась Стенина. — Остался и без сыра, и без вина!

Ольга смеялась вместе со всеми, но глаза у неё оставались злыми. Они похожи на семечки, — и цветом, и формой, решила вдруг Вера. На пьяную голову всё стало таким понятным!

Сыр открыли, а носы, наоборот, прикрыли — но камамбер, умница, как только его разрезали, тут же почти перестал вонять.

— Фу, мама, что это? — в комнату вбежала Евгения, за ней следом притопала Лара. — Чем так пахнет?

— Попробуй, этот сыр из Парижа приехал, — сказала Юлька, но Евгения демонстративно зажала нос и себе, и малышке.

— А у нас сюрприз! — сказала она, не убирая руки от носа, и потому почти так же гнусаво, как Джон. — Представление!

Взрослые загрустили. Нет ничего скучнее, чем детские спектакли, — тем более Бакулина только что достала сигареты, а Юлька принесла из кухни пепельницу — здоровенное хрустальное корыто со специальными пролежнями. Пришлось вернуть сигареты в торбу, а хрустальное корыто поставить на стол; Джон поглядывал на него, как грудничок — на материнскую грудь.

Евгения привязала к спинкам стульев покрывало с бабушкиной кровати, спряталась за пологом сама и попыталась укрыть Лару — но малышка раскапризничалась, и Вера посадила её к себе на колени. Колени тут же онемели — Лара была тяжелой, как статуя. Та ещё кадушка, по версии старшей Стениной.

Представление было из жизни мягких игрушек — Евгения поднимала их над пологом и озвучивала одну за другой. Взрослые изнывали, Бакулина тяжко вздыхала, и только Лару действие приводило в искренний восторг.

— Конец! — объявила наконец Евгения и высунула из-за полога раскрасневшееся личико. Зрители хлопали с облегчением, как семиклассники в оперном театре. Артистки переместились обратно в детскую.

— Юль, а ты свою на глисты проверяла? — спросила вдруг громко Бакулина.

Копипаста растерялась, глянула на Джона в поисках срочной словесной помощи, но поэт на лице ничего не выразил. Помощь пришла от пьяной Стениной:

— Мы её на всё проверяли. И если ты таким образом намекаешь, что Евгения слишком худая, то это у неё констици… констису… конституциональное.

— Да, — обрадовалась Юлька. — Она потом выправится, все так говорят. Вспомните, девочки, какой я была страшенной в школе.

— А ты покажи Джону фотографии, — вероломно предложила Бакулина.

— Ни за что! Я лучше чай поставлю. Евгения! Слышишь меня? Уложи Лару спать и сама ложись. И почистите зубы…

— …друг другу! — дополнила Вера. Ей показалось, что она ужас как забавно пошутила. Лара хотела было зарыдать, но Евгения быстро успокоила маленькую. «Перевозбудилась», — со знанием дела объяснила она.

— Вера, а ну-ка скажи: «Массачусетс», — потребовал Джон.

Вера попыталась, но то, что у неё получилось, звучало очень смешно.

— Я, например, это и на трезвую голову не выговорю, — призналась Юлька. Она уже пришла с чайником и чашками.

— Это слово-тест, — сказал Джон. — Вере на сегодня хватит.

Стенина так не считала, вслух рассуждая о том, как же это ей раньше не приходило в голову слегка удобрять жизнь вином?

Джон куда-то исчез, потом пропала бакулинская торба и вместе с ней — сама Бакулина, зато Юлька сидела с Верой, а Вера почему-то лежала в комнате девочек, и Юлька гладила её по голове. Лицо Копипасты было неприятным — как у одного известного певца: голосом его не обидели, но лицо во время пения становилось отталкивающим. Таких нужно слушать по радио.

Копипаста долго гладила Веру по голове, в которой не было ни одной мысли, а лишь какие-то оборванные полузвуки. В конце концов и они куда-то исчезли — вместе с Юлькой, комнатой и этим днём.

Или же, например, художник.

Герман Мелвилл

Приехала полиция. Из машины выбрались два совсем юных мальчика, одному из них форма была к лицу. На Веру мальчики глянули через окно с беглым интересом, как на экспонат за стеклом. Почему-то её это задело. И то, что её это задело, тоже, в свою очередь, задело. Вообще-то Вера давно перестала воспринимать мужчин вне их профессии, да и к тому, что она их не интересует, оказалось довольно просто привыкнуть. Красавицам, как Юля Калинина, миновать этот порог значительно сложнее. А таким, как Вера, с годами становится даже неприятно осознавать разницу полов: к примеру, в одном купе поезда с мужчинами ездить категорически не хочется. Пусть лучше женщина на каждой полке — даже если облитая духами с ног до головы и с длинными волосами, которые лезут в нос и прилипают к одежде. Даже такая пусть, главное, чтобы женщина. А тут, смотрите-ка, задело! Мальчишки-полицейские, ровесники если не Ларе, то Евгении… Может, крючок попал Вере в ту часть мозга, что отвечает за самооценку? Или, пропади она пропадом, за сексуальность?

Голова совсем не болела, правда, кружилась. И эта кровь…