Imprimatur - Рита Мональди

С облегчением выбравшись из адского подземного хода, мы вновь оказались в чулане. Заметно разочарованный тем, что наша вылазка не дала никаких результатов, аббат отпустил меня на все четыре стороны, дав напоследок поспешные наставления на следующий день.

– Если хочешь, можешь объявить завтра, что был похищен или потерян дубликат ключей. О нашем открытии, равно как и о попытке поймать вора, – молчок. Как только представится случай, поговорим обо всем в каком-нибудь укромном уголке, чтобы ничего не упустить.

Я вяло согласился, падая от усталости, да и сомнения по поводу аббата у меня еще до конца не рассеялись. Когда мы возвращались, меня вновь взяло раздумье о нем, и мое отношение к нему коренным образом поменялось: все, что я услышал из чужих уст, показалось мне преувеличенным и недоброжелательным, хотя и было ясно, что в его прошлом немало темных мест; однако теперь, когда погоня за злоумышленником не дала ничего, я не был намерен служить ему ни слугой, ни осведомителем, поскольку это могло ввергнуть меня в гущу непонятных и даже гибельных дел. Если предположить, что суперинтендант Фуке и впрямь был лишь неподражаемым, в своем роде единственным покровителем искусств, как утверждал его друг, а также жертвой ревности Людовика XIV и зависти Кольбера, все же нельзя было отрицать, что я оказался в компании человека, привычного к хитростям, двойной игре и козням парижского двора.

Я был наслышан о серьезных разногласиях между нашим благословенным папой Иннокентием XI и французским королем. Прежде мне было невдомек, в чем причина такого холода между Парижем и Римом. Но позже из разговоров обывателей и людей, знающих толк в политике, я понял, что преданным сторонникам понтифика не след ни при каких обстоятельствах вступать в отношения с галлами. Такие мысли роились в моей голове, пока мы, с трудом передвигая ноги в темноте, как кроты, пробирались под землей к лазу в здании «Оруженосца».

Вызывала у меня подозрения и та ярость, с которой аббат кинулся преследовать похитителя. К чему было вот так очертя голову бросаться в опасное предприятие вместо того, чтобы дождаться, как будут дальше развиваться события, и тотчас объявить постояльцам, что украдены ключи. А что, если аббату известно больше того, что он мне поведал? Может, он уже знал, где были спрятаны ключи? А не вор ли он сам? А что, если он отвлекал мое внимание, чтобы иметь возможность действовать не спеша, возможно даже в эту самую минуту, после того как мы с ним расстались? Мой горячо любимый хозяин – и тот скрыл от меня существование подземного хода. С чего бы тогда совершенно постороннему человеку, каким был для меня аббат Мелани, открыться мне?

Не слишком определенно пообещав аббату исполнять его наказы, я постарался поскорее отделаться от него, забрав свою лампу и поспешив к себе, решительно настроенный записать в дневник события этого дня.

Пеллегрино сладко спал, ровно посапывая во сне. Больше двух часов истекло с момента нашего спуска в подземный ход, будь он неладен, столько же оставалось и до рассвета. Силы мои были на исходе. По чистой случайности я бросил взгляд на штаны своего хозяина перед тем, как потушить свет, и что же я увидел! Ключи были на своем месте, на самом виду.

Благотворные лучи солнца заливали комнату чистым светом, в котором каким-то особенно страдальческим представало выражение лица Пеллегрино. Отворилась дверь, и показалась сияющая физиономия аббата Мелани.

– Пора спускаться, мой мальчик.

– Где все?

– В кухне, слушают, как Девизе играет на горне.

Надо же, а я и не знал, что Девизе столь разнообразно одарен, к тому же меня поразило, что мощный звук медного инструмента не достигал чердачного помещения.

– Куда мы идем?

– Надобно снова туда спуститься, ночью мы были недостаточно внимательны.

Вновь оказавшись в чулане, я открыл дверь за полками, в лицо тут же пахнуло влажным воздухом. Помимо воли я шагнул вперед, осветив спуск в колодец.

– Почему бы не дождаться ночи? Постояльцы могут переполошиться, – слабо возразил я.

Оставив мой вопрос без ответа, аббат вынул из кармана перстень и положил мне его в ладонь, старательно загнув мои пальцы, словно для того, чтобы подчеркнуть важность своего дара. Я кивнул и стал спускаться.

В ту самую минуту, когда мы достигли мощенного кирпичом дна колодца, я вздрогнул. В темноте на мое правое плечо легла чья-то рука. Ужас сковал меня, лишив способности кричать или двигаться. Аббат просил меня сохранять спокойствие. Справившись с собой, я обернулся и увидел лицо третьего персонажа.

– Не забудь о почитании усопших.

Г-н Пеллегрино со страдальческим выражением лица напутствовал меня. У меня не было слов, чтобы выразить охватившее меня смятение. Но кто же был тот, кого я оставил спящим? Как могло случиться, что Пеллегрино перенесся из нашей солнечной комнаты в это мрачное подземелье? Пока я ломал голову, Пеллегрино заговорил снова:

– Дайте мне больше света.

И тут я почувствовал, что падаю: кирпичи были скользкими, я, видно, потерял равновесие. Во всяком случае, только это и пришло мне в голову, когда я обернулся к Пеллегрино. Я медленно брякнулся ногами вверх, к небу, которое оттуда казалось несуществующим вовсе. Чудом не встретив никаких препятствий, проехался на спине, при этом у меня возникло ощущение, что весу во мне больше, чем в глыбе вулканического туфа. Последнее, что предстало перед моими глазами, – это Атто и Пеллегрино, флегматично взирающие на мое исчезновение с таким видом, словно для них все едино – что жить, что умирать.

Я летел как падший ангел, наконец осознающий предначертанное ему проклятие, и меня накрыло волной отчаяния.

Спас меня вопль, доносящийся как будто из неведомых глубин мироздания, – я вырвался из цепких объятий кошмарного сна.

Я кричал во сне. А проснувшись, увидел, что лежу в своей собственной постели, повернувшись лицом к своему хозяину, который и не думал никуда уходить. В окна вливался не яркий солнечный свет, который мне привиделся, а розовато-голубоватый, предвещающий зарю. Я продрог от колкого предрассветного воздуха и натянул на себя одеяло, уже зная, что уснуть снова мне будет нелегко. С лестницы доносился звук шагов, я стал прислушиваться – не приближается ли кто к чулану. Но потом понял, что это постояльцы, как обычно, спускаются вниз. Вот голос Стилоне Приазо, а это – отца Робледы, он справлялся о состоянии здоровья Пеллегрино у Кристофано. Предвидя, что скоро пожалует лекарь, я встал. Но первый в дверь постучал Бедфорд.

Открыв ему, я поразился, до чего бледным и измученным было его лицо, с залегшими под глазами тенями. На плечи было наброшено что-то теплое. Его трясло, ему не удавалось справиться с ознобом. Он попросил впустить его, видимо, не желая попадаться на глаза другим обитателям «Оруженосца». Я предложил ему воды и пилюли, розданные Кристофано. Он решительно отклонил их, заявив, что иные пилюли способны свести в могилу. Этот ответ застал меня врасплох, но я все же продолжал настаивать.