Дальше ваш билет недействителен - Ромен Гари

Я сидел закрыв глаза. Молчанию было сто лет.

— Меня это не касается, но, может, это не было уж столь необходимо? — спросил Жан-Пьер.

— Ладно. Согласен. Сожалею. Так о чем бишь мы?

— Я только что два часа говорил с адвокатом Кляйндинста. Он изменил свое предложение… Я тут набросал для тебя вкратце.

Он достал из своего бумажника листок бумаги и развернул его: всего несколько строчек. Жан-Пьер мастер краткости. Я быстро взглянул на цифры и сунул свой смертный приговор в карман. Жан-Пьер наблюдал за мной.

— Ну?

— Я подумаю.

— Ты ведь не собираешься это принять? Ты на слом стоишь в два раза больше.

— Не уверен.

— Но как же! Площади в Нанте, здания, машины, запасы на складах… Он тебя берет за горло.

— Он хорошо осведомлен, вот и все. Конечно, это непорядочно. Но не всегда удается кончить красиво…

— Мы можем продержаться до октября. А потом, глядишь, конъюнктура изменится.

— Она не изменится. Вернее, изменится не для нас. Помнишь про «слабаков», от которых избавляются? Фуркад официально утвердил выживание сильнейших. Он прав. Чтобы устоять в конкуренции, нужны колоссы… Это век гигантов мирового масштаба, борьба за завоевание рынков… Европейская держава, вот что. Конечно, это фальшивка, потому что все наши источники энергии, почти все запасы сырья — больше восьмидесяти процентов, — все эти питательные вещества, без которых мы не можем обойтись, находятся не в наших подвалах, а у других, за океанами, в странах таких новых, что мы едва знаем их названия… Но мы продолжаем поступать «как если бы» и разглагольствовать вслух о «независимости»… Показываем фокусы, блефуем… Этим летом я крутил ручку своего радиоприемника и наткнулся на интервью с Жобером. Журналист ему говорит: «Но вы же были тогда министром иностранных дел!» А Жобер отвечает: «Простите, я был иллюзионистом на посту министра иностранных дел!» Ничего себе признаньице, а?

Жан-Пьер не спускал с меня глаз. Я хорошо знал этот взгляд: он внимательно слушал мои рассуждения, но в первую очередь пытался определить степень моей психологической «надежности»…

— Я не могу бороться против транснациональных компаний. Стало быть, не вижу другого решения, кроме как принять предложение Кляйндинста. Если этого не сделать, то не пройдет и трех месяцев, как вмешается фонд поддержки и приберет дело по франку за акцию. Есть одна вещь, которую ты не учел в своей бумажке… С твоей стороны это не забывчивость, о нет! Это элегантность: ты целомудренно избежал упоминания о моей страховке за подписью трех компаний. Это составляет четыреста миллионов — для тебя и твоей матери…

Я встал:

— Вот она, моя цена на слом!

Я проводил его до двери, прошел через гостиную и заглянул в библиотеку. Лора только что ушла: в пепельнице еще тлела сигарета. Я потушил ее. Рядом с пепельницей на столе — клочок бумаги, покрытый ее танцующим почерком… «Я знаю. Понимаю. А также то, что ни к чему говорить об этом, это — вещи без слов. Но Боже мой, что с нами будет, Жак? Я не хочу потерять тебя по причинам столь… материальным. Да, физическим, это одно и то же. Я подозреваю, что для тебя в этом смешались гордость, благородство, достоинство, но клянусь тебе, я не понимаю, что это значит, когда любишь. Я хочу и дальше быть счастливой с тобой, по ту сторону всего этого. А впрочем, кто тебе говорит о счастье? Я тебе говорю только о любви. Не бросай меня ради своего образа, Жак, ради собственного представления о себе самом. Это слишком нечестно. Не говори мне об этом письме. Не говори мне обо всех этих вещах. Я хочу, чтобы все между нами было по ту сторону…»

Я скатился по лестнице и прыгнул в такси. В гостинице ее не оказалось. Я обошел все бразильские заведения, куда она порой заходила «хлебнуть» своей музыки. Нашел ее в «Панго», она сидела в темном уголке, слушая, как какой-то негр заставлял плакать свое фортепьяно. Я ничего не сказал, просто сел рядом. Взял ее за руку, чтобы слова помолчали. Мы сидели там до рассвета и слушали музыку. Всему нужно начало.

Думаю, мы могли бы выиграть еще несколько месяцев, и я, быть может, даже нашел бы в себе достаточно любви и настоящей силы, чтобы покинуть тебя, Лора, если бы не вмешался случай. Случай, рок, ирония судьбы — неважно, какое имя дают этой мелкой монетке, которую нам оставили греческие боги, а также этим предприятиям по слому, объектом которых мы вовсе не являемся, как это известно каждому, потому что нельзя иметь умысел и план там, где нет ничего и где ничему до нас нет дела.

Я уже несколько недель откладывал свой визит к Вилельмам, что было весьма неучтиво. Генри Вилельм много раз брал меня компаньоном на хороших условиях в свои индонезийские сделки, и я не мог больше откладывать этот визит вежливости. Лора отказалась сопровождать меня: «Эти люди, как говорят по-французски, смерть солнца». Не знаю, в какой уголок Бразилии занесло это «французское» выражение, но в Сен-Жермен-ан-Лэ мне пришлось отправиться одному. Поместье занимало несколько десятков гектаров, а дом, принадлежавший прежде герцогу Стэнфорду, находился в глубине парка. В аллеях и перед крыльцом было припарковано машин тридцать, так что я напрасно искал место, Я объехал вокруг дома и оставил свой «ягуар» среди малолитражек и грузовичков, принадлежавших слугам и поставщикам. Вместо того чтобы проделать обратный путь, я воспользовался служебным входом. Проходя по коридору рядом с кухней, заметил справа от себя вешалку, а там, на плечиках, шоферский френч, Я сразу узнал его, едва мой взгляд наткнулся на пару перчаток с хищно согнутыми пальцами, просунутую под правый погон кителя. Мое сердце забилось с юношеским волнением, и мне пришлось призвать на подмогу весь свой юмор, чтобы привести его в порядок. На плечиках висела и другая одежда, без сомнения принадлежавшая временным слугам, нанятым на вторую половину дня, которые здесь переодевались, облачаясь в белые куртки и черные брюки, Я быстро огляделся вокруг, словно вор: никого, все двери закрыты. Перчатки под погоном были удостоверением личности, исключавшим ошибку. На этот раз мы на самом деле познакомимся, подумал я. Я подошел к форменной куртке и порылся в карманах. То, что я искал, обнаружилось в бумажнике из зеленого пластика: испанский паспорт, вид на жительство и водительские права на имя Антонио Монтойи. На фото был точно Руис. Я сунул документы себе в карман и пошел по коридору.

Салон в стиле Людовика XV был пуст: погода стояла великолепная. Приглашенные толпились на лужайках, слуги в белых куртках сновали от группы к группе, без устали подсовывая подносы с напитками и закусками, с тем настойчивым и важным видом, который на миг обнаруживает их существование. Я надел очки, но сомневался, что найду среди них Руиса. Это было не в его духе. Он в этот момент наверняка подчищает содержимое ящиков в покоях Вилельма. Впрочем, мне неважно было, здесь он или нет. Он был у меня в кармане, его имя и адрес. В моей власти. В конце концов, он угрожал мне смертью и не сдержал обещания: удовлетворился тем, что украл мои часы. Он не был достоин своей внешности степного варвара — просто-напросто жалкий тип. Но нам обоим предстояло уладить одно маленькое дельце.