Весна в Карфагене - Вацлав Михальский

– Ма, а ты веришь в нашу победу?

– Я! Конечно. Даже если сдадим Москву. Однажды уже сдавали…

– Но он же ни в чем не виноват, я уверена!

– Конечно, не виноват. А они и не ищут виноватых. У них другие задачи.

– Как ты во всем разбираешься? Ты ведь газет не читаешь, радио не слушаешь? Почему ты так уверенно говоришь?

– Смешная ты, доченька. Зачем мне газеты, когда у меня свои глаза, свои уши, своя голова на плечах? Думаешь, все под гипнозом? Нет. Таких, как я, тоже много. Сегодня многие понимают все так, как будет сказано об этом во всеуслышание во всех газетах, лет через двадцать. Многие все понимают, но молчат. Жизнь дороже, даже такая…

– А почему ты считаешь, что лет через двадцать что-то изменится?

– Почему? Да потому, что, слава Богу, ничто не вечно. И раньше бывали тираны и рабство. Пока тиран жив, все клянутся ему в любви. А как только мертв… тогда только ленивый не лягнет мертвого льва.

– Ма, не обижайся, но как-то не верится…

– Верится не верится, а все будет именно так, как всегда бывало – все вернется на круги своя.

– Я его очень люблю. Мне так стыдно… А он сможет хоть когда-нибудь меня полюбить? Ма, ты все знаешь…

– Дело, дочка, не в нем. Главное, чтобы любила ты. Любовь – это как талант… дается не каждому. А я его ведь совсем не знаю. На вид человек приличный, и люди о нем говорят хорошо, и хирург он замечательный. Не знаю… Главное, чтобы любила ты. Ему бы живому остаться.

– Неужели ты думаешь?..

– Ну а чем он лучше других замученных? Все они жертвы Молоха.

– Но должны ведь разобраться… Обязаны…

– Ой, дочка, какая ты у меня маленькая, какая маленькая!

– Ма, я уйду на фронт. Я подала заявление.

Мать промолчала, отошла в темный уголок комнаты, куда почти не доходил свет из их знаменитого окошка в потолке.

– Ты не обижайся…

– На что мне обижаться? Ты дочь боевого адмирала. Твой дядя Женя погиб в морском бою с немцами пятого ноября четырнадцатого года. Он писал историю Черноморского флота. Она была у Машеньки в картонке, может быть, ей удалось вывезти… Я уверена, что Маша где-то там, за границей. Вчера я видела ее во сне – живую-здоровую, сильно повзрослевшую. Еще бы не повзрослеть. Сейчас ей тридцать шесть лет. Она, должно быть, красавица. Дай Бог ей счастья!

– Неужели Машенька за границей?

– Уверена. Иначе бы она мне так не снилась. Иначе я бы давно почувствовала ее гибель. Нет-нет, она жива и здорова. А что, тебя могут отпустить из больницы? Разве здесь сейчас мало работы?

– Работы полно. Хирургов не хватает, операционных сестричек тоже. Поток раненых очень большой… Но я мечтаю уйти на фронт. Ты против?

– Как же я могу быть против? В нашей семье все были военные. Защищать страну, даже такую… наш долг. Сейчас не до распрей, сейчас речь идет о судьбе России. Уже второй раз за четверть века немцы ставят нас на край. Но мы, дочка, выстоим. Ну а если уж тебе суждено попасть на фронт, у меня к тебе только одна просьба.

– Какая?

– Не пей спиртного.

– Да ты что?

– Не пей спиртного. Ни в коем случае! Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Поклянись!

– Я, конечно, клянусь, но…

– Саша, я знаю, будет тяжело, а ты не пей.

– Ну, ма!

– Не пей спиртного. Я знаю, что такое война, а ты не пей, для женщины это смертельно.

– Да что ты говоришь, мамочка, зачем же я буду пить спиртное?!

– Нет, нет, я знаю, что говорю. Ты поклянись не мимоходом. Скажи: "Мама, я клянусь, что не буду пить спиртное на фронте".

– Хорошо. Мама, я клянусь, что на войне не буду пить спиртное.

– Вот и славно. Я знаю, что говорю. Фронт, госпиталь, передовая – это море спирта.

– Но я же сказала, ма…

– Сказала. Поклялась. Вот и хорошо. С Богом![26]

– Он у меня всегда перед глазами. Ночью он мне снится. А когда проснусь, все равно не уходит. Смотрю на небо – и он на небе, смотрю на дерево – и его глаза среди листвы, смотрю вдоль больничного коридора – и он там мелькает. Он всегда, везде, понимаешь? Может, я ненормальная, ма?

– Нет. Ты нормальная. И это все нормально. Просто ты о нем много думаешь.

– Да, думаю о нем постоянно, я не могу не думать о нем… У него две дочки, мне стыдно, но я не могу ничего сделать с собой, меня ничто не остановит, хоть пять дочек! Я их тоже буду любить! Он намного старше меня, ну и что?!

– Конечно, ничего, доченька. У нас порода такая. Есть женщины, которым нужны мужья-мальчики, нужны ведомые, а есть такие, как мы, которым нужны старшие, нужны ведущие или хотя бы равные. Нельзя сказать, что хорошо, а что плохо. Просто так есть и так будет всегда.

– Неужели их там бьют?

– Говорят…

– Но какое они имеют право?!

– Кто сильней, тот и прав. Как в лесу.

– А ты вспоминаешь нашего папу?

– Папу? Всегда. Посмотрю на небо – и он в небе. Посмотрю на дерево – и его глаза среди листвы, посмотрю вдоль по улице – и он где-то там мелькнет. Мне есть что вспомнить… есть о чем видеть сны.

– Мамочка, что же ты ничего об этом не рассказывала?!

– А когда было рассказывать? Мы ведь и по-русски только-только с тобой разговорились.

– И ты столько лет держишь все в себе? Боже мой, какая я дура! Как я ничего не видела, не чувствовала, не понимала! Какой ужас!

– Да что же тут ужасного, доченька? Это не ужас – это опора, это смысл моей жизни. В прошлом – твой отец, в настоящем – ты, а в будущем… а в будущем я буду с ним, а потом-потом и все мы снова будем вместе: папа, я, Маша, ты – все!

Ни на сапоги, ни на ботинки для Домбровского у них не хватило денег. В те дни все резко подорожало, в особенности товары первой необходимости – основа основ всякого житья-бытья. Обувь купить не удалось, зато всю остальную часть передачи Анна Карповна и Сашенька собрали лучшим образом.

Чтобы связать для Домбровского теплые носки, Сашенька распустила свой серый шерстяной свитер, который она получила год назад в награду за успехи в акробатике, за призовое место на соревнованиях общества "Трудовые резервы".

– Сашуль, ну зачем ты распустила фактически новый свитер? – упрекнула ее мама. – Можно было из разных кусочков, разных ниток, получились бы такие пестренькие носочки, я бы сделала их хорошо.