Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю - Роберт Д. Каплан

– Нет, нет! – воскликнул митрополит Михаил, вознеся взгляд к небу. – Ты не понимаешь. Материал такой огромный, такой обширный, что тебе нужны годы изучения, чтобы осмыслить наши проблемы.

Среди книг, которые он подарил мне, когда я покидал его кабинет в Скопье, был томик стихов Блаже Конески, который называет поиск идентичности и любви к Македонии «движением руки, рвущейся к звездам».

Златко Блаер, главный редактор крупнейшей ежедневной газеты Скопье «Вечер», – один из двадцати семи евреев, оставшихся от 3795 евреев, живших в городе до Второй мировой войны. Он сидел напротив зеркала в ресторане Скопье, где я договорился встретиться с ним после дня интенсивных бесед и бесконечного количества кофе и алкоголя. Пока он говорил, я смотрел на его отражение. Его голос обладал свойством бестелесности, как у свидетеля, закрытого экраном. Он оказался единственным человеком в Скопье, который не подарил мне ни книжки стихов, ни исторического труда.

– Это наиболее неустойчивый балканский регион. Мы слабое, новое государство, окруженное врагами. Несколько стран могут прийти к нам с войной, как они делали это в начале века. Югославская федерация на протяжении нескольких десятилетий защищала нас. Когда Югославия развалилась, в Македонии опять наступил вакуум власти. И не забывай, что мы – тихое Косово: 23 % населения Македонии – албанцы, а уровень рождаемости у них гораздо выше, чем у нас. Нас ждет та же судьба, что и сербов на их исторической родине. В конце XX века мы пытаемся распутать запутанные нити, отделить одно от другого, потому что это может быть македонским, а то – болгарским… Здесь мужчины сидят, как старики на Крите, говорят о национализме и ненависти, а женщины делают всю работу.

Чем непонятнее и необъяснимее истоки ненависти и чем более мелкие группы она затрагивает, тем сложнее и глубже кажется ее история. Не могу не задуматься: как будет воспринимать Ливан студент-историк через сто лет?

Я приехал в Белград из Скопье автобусом и остановился в отеле «Москва». На следующее утро я исполнил свой традиционный белградский ритуал, дающий возможность прочувствовать, где я нахожусь в историческом и географическом смысле. Это всегда было необходимо, поскольку из-за хаотичного развития города иностранные корреспонденты, приезжавшие в Белград в холодные десятилетия после Второй мировой войны, могли не понимать, где они находятся.

Здание отеля «Москва», расположенное в самом центре Белграда, обладает всеми подкупающими качествами опустившегося гранд-отеля: предупредительными официантами, комковатыми матрасами, шумным центральным отоплением… Пока Вторая мировая война не коснулась Югославии, главным отелем Белграда был Srpski Kralj («Сербский король»), а не «Москва». Здесь останавливались дама Ребекка с мужем, корреспондент New York Times С. Л. Сульцбергер, писатель и журналист Роберт Сент-Джон и другие, кто приезжал запечатлеть подготовку к войне.

Судя по описанию Сульцбергера в его книге «Длинный ряд свечей», отель «Сербский король» несколько отличался от «Москвы». Это было «большое, старомодное» здание, в котором «сочетание хорошей кухни и приветливого сервиса обеспечивало некий старомодный физический комфорт». Но главное, что привлекало иностранных журналистов в «Сербском короле», было его расположение. Он находился буквально через улицу от обширного парка, который окружает крепость Калемегдан, построенную на лесистом мысу у слияния Дуная и Савы. Именно здесь в III в. до н. э. кельты основали первое поселение в этих местах, тем самым определив, где будет писаться история Белграда и большей части Сербии. Дама Ребекка отметила, что от ее туалетного столика в «Сербском короле» открывался захватывающий вид на пойму Дуная и Савы.

Крепость Калемегдан строили римляне, византийцы, средневековые сербы, османы, габсбургские австрийцы (в период краткой оккупации) и снова османы. За ее прочными стенами разрастался Београд («Белый город»), по которому и получил свое название Белград. Для путешественников XVIII и XIX столетий этот мыс у слияния двух рек означал в буквальном смысле границу между Западом и Востоком: тут заканчивалась Габсбургская империя и начиналась Османская. Действительно, гуляя по длинным пологим зеленым берегам двух рек, я всегда испытывал волнующее ощущение, словно нахожусь в приграничном районе, на каком-то краю.

Весной 1915 г., когда Джон Рид был в Белграде, Калемегдан представлял собой передний край обороны сербской армии. На противоположных берегах Дуная и Савы окопались австро-венгерские войска и артиллерия. В декабре предыдущего года они захватили Белград, но через две недели были выбиты из города. Вернутся они в октябре 1915 г. и простоят три года – до окончательного поражения. Визит Рида пришелся на период между двумя оккупациями, когда в городе бушевала эпидемия тифа.

Мы посетили древнюю турецкую цитадель, которая венчает обрывистый мыс у слияния Савы и Дуная. Здесь стояли сербские пушки и обстрелы австрийской артиллерии были наиболее интенсивными. Вряд ли осталось хоть одно целое здание. Дороги и открытые пространства все в воронках от тяжелых снарядов… мы подобрались ползком на край обрыва с видом на реку.

– Не высовывайтесь, – предупредил капитан, сопровождавший нас. – Швабы, как только заметят какое-то движение, сразу стреляют.

С края обрыва открывался величественный вид на мутный Дунай… и венгерские равнины…

Эту войну «Сербский король» пережил, но следующую уже нет. В Вербное воскресенье, 6 апреля 1941 г., 234 нацистских бомбардировщика обрушили свой смертоносный груз на Белград. Отель оказался одним из семисот разрушенных заданий. В номерах в это время было много журналистов. «Мне казалось, что самолет целится не в крышу, а в меня лично, – вспоминал Роберт Сент-Джон. – По крайней мере десять самолетов спикировали на «Сербского короля».

Я шел по улице Париска к парку Калемегдан, рядом с которым находился «Сербский король». Мне попались на глаза остатки византийского крепостного вала, несколько турецких зданий, православный собор и восстановленные памятники в необарочном стиле. Если смотреть отсюда, то есть от «Сербского короля», центр города выглядит не только красиво, но и понятно. От «Москвы» – нет.

«Мы шли по территории, характерной для всех парков, – пишет дама Ребекка. – Среди кустов сирени и маленьких прудов играли дети, встречались почти прекрасные бюсты знаменитостей. ‹…› Затем мы оказались в изящно спланированном цветочном саду, где стояла величественная и очень красивая скульптура – памятник французам, погибшим в Югославии в Первую мировую войну, работы Ивана Мештровича. Скульптура излучала динамику и мужество. Многим, наверное, хотелось убрать ее и заменить более благородной мраморной статуей».

Скульптура работы Ивана Мештровича по-прежнему стоит у входа в парк Калемегдан. Она пережила и бомбардировку Вербного воскресенья, и всю Вторую мировую войну. Никто ее не убирал и не заменял «более благородной мраморной статуей». «Изящно спланированный» цветочный сад тоже был на месте, равно как и кусты сирени, и так же сюда приходят играть белградские дети. Стоя рядом с памятником, я ощутил плотность времени как комок в горле, словно можно было куда-то убрать долгие и закаменевшие коммунистические десятилетия.