Пасынки фортуны - Эльмира Нетесова

— Ты что? Рехнулся? Меня без доли оставляешь? — не поверилось в услышанное стопориле.

Кузьма глянул на него исподлобья. Ухватился за рогатину.

— Что ж, хрен с тобой! Подавись ты моим положняком, — сник одессит и уже не говорил об уходе. Взял лоток, лопату, молча собрался на отвал. И в это время услышал шум со стороны дороги, ведущей к поселку.

Генька глянул и онемел. Из машин выскочили солдаты. Рассыпавшиеся в цепь, с автоматами наизготовку, они спешили к палатке.

— Огрызок! Глянь, падла! Облава! Видать, кенты с зоны смылись! Шмонают кузнечики всех! — сказал хрипло стопорило.

Следом за солдатами шли трое мужчин в штатском. Спешили, перескакивая с кочки на кочку, огибали кусты.

У Геньки все внутри оборвалось. И только Кузьма не успел испугаться, спокойно сидел у костра, прикопав для надежности рыжуху толстым слоем пепла.

— Встать! — заорал на него офицер, подоспевший с цепью.

— Иди в жопу! Чего тебе из-под меня потребовалось? — не встал Огрызок.

К этому времени подошли трое в штатском. В одном из них Кузьма узнал милиционера, постоянного сопровождающего представителя прииска.

— Он самый! — сказал милиционер, кивнув на Кузьму одному из попутчиков.

— Взять его! — приказал тот солдатам. И Огрызка тут же сбили с ног, нацепили наручники.

— Проверить палатку!

— За что? — изумлялся Огрызок, не понимая происходящего.

— Ишь, наивность! Он не знает! — возмутился милиционер и добавил злобно: — А кто грозился представителю прииска убийством и осуществил угрозу?

— Чего? Да вы съехали с катушек! Зачем мне его убивать? — не верилось Кузьме в услышанное.

— Знамо за что! Золотишко вам, гадам, мозги сушит! Отняли золото, человека убили. И думали, что никто не вспомнит, чем грозился ему, за что сидел?

— Да я всю ночь на елке сидел. От волков там канал. Целая стая тут была! — оправдывался Огрызок.

— Вы вечером отлучались из палатки вместе с напарником? — внезапно обратился человек, огорошивший Кузьму, к одесситу.

Стопорило, слышавший весь разговор, сделал вид, что вспоминает. И, глянув на Кузьму, ответил:

— Напарник отлучался. До утра его не было. А когда вернулся — под утро, вон у костра в пепел что-то закопал, когда вас увидел. Огрызок кинулся к одесситу. Но его тут же сбили с ног.

Из пепла выкопали золото. И сложив его аккуратно в портфель, трое мужиков остались побеседовать с одесситом. А Кузьму солдаты погнали к машине, подталкивая прикладами автоматов и кулаками.

Огрызок не понимал, сон это или явь. Он шел спотыкаясь, падая. Кто-то из солдат нес его саквояж, время от времени тузя им Кузьму по спине:

— Поторапливайся, шваль!

Огрызок ждал, что Геньку вместе с ним повезут в машине в тюрьму. Но нет. Трое мужиков, вернувшись от палатки, влезли в кузов, крикнули водителю:

— Пошел! — и машина, взяв с места на скорости, миновав поселок, направилась в Магадан.

— Чтоб тебе живьем не выбраться в свою Одессу! Чтоб тебя зверье разнесло средь бела дня! Будь ты проклят, козел! — стонала душа Огрызка при виде уходящей из-под колес свободы.

Огрызка везли в Магадан под охраной десятка солдат, как отпетого убийцу. И Кузьма, помня прошлое, уже ни на что не надеялся. Клял Геньку, знакомство и встречу со стопорилой, отплатившем ему, Кузьме, черной неблагодарностью за все доброе.

«Пусть бы волки, еще вчера, схавали тебя, гада, вместе с рыжухой! Зачем я вмешался, не дал им разборку довести до конца, чтоб самому снова загреметь в ходку? И опять ни за что».

Его втолкнули в одиночную камеру. Саквояж с вещами оставил у себя на время следователь для тщательной проверки.

Огрызок, не успевший порадоваться свободе, упал на шконку, утешив себя тем, что нет в камере волков, не клацают они зубами под шконкой, не надо ему привязывать себя веревкой к стволу, чтоб не свалиться с дерева. А уж если в знаменитых одесских «малинах» пригрелись такие, как Генька, то кой понт от фарта? Лучше век фраером кантоваться.

«Ну для чего я дышу? Уж лучше б под обвалом накрылся, чем по липе в ходку греметь. Да файно, если в зону! Могут и в расход пустить за рыжуху», — вспомнилось предупрежденье Чубчика и вмиг пропал сон…

Кузьма ворочался с боку на бок. Все обдумывал, что предпринять? Камеру он давно проверил. Шанса на побег отсюда ему не оставили.

Все решетки и прутья были прочными, надежно закреплены, заварены. Перестучавшись с соседями, понял, что тюрьма охраняется очень строго. Есть свой овчарник. И линять отсюда уже пять лет никому не удавалось. Кузьме хотелось курить. Но все папиросы остались в палатке и теперь ими воспользуется Генька. От этой мысли Огрызка со шконки будто ветром сдуло. Стало до слез обидно. Ведь мог ногой долбануть по башке. И слетел бы тот стопорило к волкам на ужин в одну секунду.

— Ну, почему пожалел? Зачем оставил дышать падлу? Теперь бы не приморили, не припутали. А нынче свидетеля на свою беду оставил, — саданул себя по колену так, что подскочил от боли.

— Эй, мудило! Следователь вызывает! — гаркнул внезапно охранник от двери.

Кузьма, войдя в кабинет, решил не отвечать на вопросы следователя. Не ждал для себя ничего, кроме провокаций, крика, оскорблений. Следователь, указав рукой на стул, предложил Кузьме присесть и спросил внезапно:

— Когда вы ушли от Чубчика?

— Обвал меня выкурил. Сам бы не умотался, — а про себя подумал: «Пронюхал, гад! Ну только при чем здесь Чубчик? Он — откольник! Это любая собака в Сеймчане подтвердит. К чему он про него завелся, задрыга?»

А следователь, глянув на Кузьму, сделал запись в протоколе допроса и попросил — не потребовал:

— Расскажите, как познакомились с одесситом, откуда взялось золото у костра, как вы провели ту, последнюю ночь?

Огрызок рассказал все. О золоте и волках, о том, как чудом остался жив в ту ночь, как по дури спас своего врага от неминучей смерти.

— Это верно, грозил я приемщику ноги с жопы вырвать. Но и он в долгу не остался. Обещал в тюрягу законопатить до самой смерти. Но все треп! Не мокрушничал я никогда. И если бы умел — угробил бы Геньку, чтоб не оставлять свидетеля и врага. Он, пропадлина, обвел вас вокруг параши. Он рыжуху умыкнул, какую в варенье притырил. Свою и мою — ее там хватает. А чтобы поверили, вякнул вам о той, что в пепле была. Глаза ею втер. Отмазался, по-нашему. Теперь — в Одессе рассекает. По Дерибасовской. А проверяющего, век свободы не видать, если темню, ни он, ни я в глаза не видели.

— На елке сидели? Но чем это можно доказать?

— Там еще веревка моя осталась. От штанов. Я ей портки подвязывал, чтоб не спадали. А тут сгодилась — к стволу прикипелся. Так и просидел ночь, как баруха на чужом наваре, — забылся Кузьма.