«Двухсотый» - Андрей Дышев

— Ну что же с Герасимовым?!! — выдала Гуля низким, сорванным голосом — нет, даже не голосом, а ревом.

Она сейчас умрет, если он не ответит… Какое у нее изумительное лицо! В нем вспученная энергия самки, вся женственность сконцентрировалась в глазах. Наверное, так выглядят женщины за несколько мгновений до оргазма… Полковник не выдержал, тронул Гулю за щеку, медленно провел по ней ладонью… Она просто изумительна… Это его женщина, его… Как она дышит… И мягкий запах ее тела… Бесовское создание!

— Да жив твой Герасимов, — ответил он. — Цел и невредим. Продолжает ехать в отпуск к любимой жене.

Ее глаза беспокойно еще двигались, но что-то неуловимое произошло в них, расслабилась, отпустила чудовищная энергия. О-о-о-оххх… Ее плечи опустились, брови разомкнулись, исчезла складка между ними.

— Это правда? Бочкарев не ошибся?

— Не Бочкарев, а Богданов… И он не ошибся. Да что с твоим Герасимовым могло случиться? Во время обстрела он благополучно отсиживался в бронетранспортере, да еще два бронежилета на себя надел. Он же отпускник, ротой не командовал!

Гуля оседала. Она напоминала снеговика под солнцем. Она не устоит, понял начпо и как-то легко и естественно завел руку девушке за спину. Хороша девчонка, талия тонкая, спинка крепкая, такие у нее крутые виражи везде… И пахнет как сладко молодуха!

— Он жив и здоров, Гуля, — произнес начпо и чуть-чуть напряг руку, на миллиметр приблизив девушку к себе. Сопротивления не было. — Он жив и здоров, чему я искренне рад. Но он сюда уже не вернется…

Она вмиг отшатнулась, вскинула голову, нахмурилась.

— Почему?

— Потому что его жена работает в окружном госпитале секретарем военно-врачебной комиссии.

Ну, эта верхняя губка — это просто издевательство над мужчиной! Это же какая-то клубничка, а не губка: дразнится, чуть приподнявшись, оголяет блестящий ряд зубов.

— Ну и что с того, что работает, — быстро ответила Гуля. — А ему-то какая от этого радость?

— А такая радость, что ей ничего не стоит состряпать заключение в отношении раненого мужа и перевести его на нестроевую должность. А это значит, что в Афганистан он уже не вернется…

Полковник рисковал. Он решился на резкий маневр — отсечь Герасимова сразу, одним взмахом. Крови будет много, боли будет много, но зато уже не приложишь его обратно, и Гулю уже можно не выпускать из своих объятий. И все встанет на свои места, и дивизия вздохнет с облегчением. Ибо убедится в незыблемости существующих негласных законов. И начпо, потерявший лицо, опущенный старшим лейтенантом, вернет себе прежний авторитет и статус. И сделано это будет красиво: неторопливо, спокойно и уверенно, как неумолимая поступь коммунистической партии к славной победе коммунизма. И Герасимов не останется обиженным, получит второй орден Красной Звезды, останется служить во внутреннем округе, сохранит семью и партийный билет. И вся эта благодать зиждется исключительно на мудрости начальника политического отдела.

Гуля отрицательно покачала головой. Она была поглощена мыслями о Герасимове и дурными словами начпо и даже не замечала, что давно находится в его объятиях.

— Не может такого быть. Он мне сказал, что вернется через две недели.

— Естественно. Разве мог он сказать тебе, что уже не вернется сюда никогда?

— Вы говорите неправду.

— Я всегда говорю правду, Гульнора. Запомни это. Всегда. Начальник политотдела дивизии не может говорить неправду.

— Знаете что, Владимир Николаевич…

Она вдруг увидела себя со стороны, увидела, что находится в странной близости с полковником, увидела, что это чужая квартира, чужой холодильник, чужая кровать, и отстранилась от тучного тела начпо.

— Я знаю, Гульнора, что ты хочешь мне сказать… Но пойми, что Герасимову ты нужна только здесь. Мужикам не хватает баб — вот сермяжная правда жизни. Может быть, это звучит грубо, но так оно и есть. В Союзе у него все в порядке: жена, любовницы, подруги. А здесь нужен временный заменитель семьи, суррогатная жена, пэпэжэ…

— Кто?!

— Походно-полевая жена.

— Вам нужна суррогатная жена, Владимир Николаевич? И вы остановили свой выбор на мне?

— Ты мне нравишься, Гульнора.

— А мне нравится Герасимов.

— Ты думаешь, у тебя есть право выбора?

— А что, по-вашему, я не человек?

Начпо опустил руки.

— Гульнора, здесь идет война. И здесь все решают мужчины, а не женщины. Здесь у вас нет права голоса. Доверьтесь мужчинам. Покоритесь. Так легче будет выжить.

— Кого мне любить, решаю я.

Она была так смешна и наивна со своей детской гордостью.

— Ты так думаешь? — вкрадчиво спросил начпо.

— Уверена!

Он кивнул, сунул руки в карманы и стал ходить по комнате. Гуля перестала быть ему интересной. У него пропало всякое желание убеждать ее в своей правоте. В душе осталось черствое раздражение.

— Что ж, хорошо, — произнес он. — Я восхищен. У тебя сильное и светлое чувство. Мне кажется, что тебя не сломают обстоятельства. Мне всегда было трудно отправлять женщин медсанбата на «точки», где в очень трудных условиях несут службу офицеры и солдаты. Там грязь, холод, бытовая неустроенность, круглосуточное боевое дежурство, бесконечные обстрелы. Пищу готовят на солярной печке, спят вповалку на голых камнях, месяцами не моются, страдают поносом, истощением, вшами. Им нужна медицинская помощь. И я всегда мучаюсь, когда утверждаю списки медсестер, командируемых на «точки». Я же понимаю, каково им несколько дней прожить в таких условиях. Даже самые сильные и волевые женщины ломаются, получают тяжелейшие душевные травмы. А ты очень сильная. Ты сильнее любой другой. Ты все выдержишь. Я в тебя верю…

Гуля не понимала, о чем он говорит. Она устала быть здесь. Ей нужно было побыть одной, замкнуться в себе, успокоиться, остыть, порадоваться тому, что с Герасимовым ничего страшного не случилось, он жив и здоров, может быть, он уже пересек границу с Союзом и уже окунулся в великое мирное и хлебосольное счастье. Что он уже не в этом дерьме, и вражеские пули его миновали, и огонь горящих наливников не опалил, и не контузило, не ударило, не размочалило — сохранила судьба этого милого пофигиста, ее любимого рыцаря, ее красавца, ее ласкового вояку. Ее мысли со скоростью радиоволн передались ему; Герасимов почувствовал теплую волну и сразу представил Гулю — такой, какой он увидел ее в первый раз, в белом халате и косынке. «Хоть бы она ничего не узнала», — подумал он, но если бы его девушка работала в столовой или машинисткой в штабе, то весть об обстреле до нее дошла бы нескоро — к вечеру или вообще к утру следующего дня. А медсестры узнают о большой крови первыми. И вот уже над колонной, поднимая лопастями пыль, пролетела пара «Ми-8». Авиационный корректировщик давал пилотам целеуказания. Металлические стрекозы, гася скорость, зависли над укатанной ветрами площадкой, затем медленно сели. Лопасти продолжали вращаться, в клубы пыли уже устремились БТРы с убитыми и ранеными на броне.