Доминика и Бовалле - Джорджетт Хейер

Тонкий молодой человек грациозно фланировал впереди них, томно беседуя с приятелем, столь же элегантным, как он сам. Дон Диего был очень смуглым, с черными бровями, сходившимися на переносице, и полными изогнутыми губами. В левом ухе он носил драгоценную серьгу. Молодой Карвальо был щедро надушен мускусом. В очень белых пальцах он вертел розу. Плоская бархатная шляпа с пером на кудрявой голове была сдвинута набок, большие брыжи украшены кружевами, а короткий плащ подбит красным шелком.

Сэр Николас взглянул на дона Диего и, как он рассказывал впоследствии, его сразу же передернуло. Однако он подошел с самым приветливым видом и, когда дон Хуан представил его, весьма учтиво поклонился.

На его поклон ответили. Когда дон Диего выпрямился, он встретился со взглядом ясных синих глаз. Казалось, мужчины оценивают друг друга. Возможно, они сразу же ощутили взаимную неприязнь, но не подали виду.

— Шевалье путешествует по нашей стране для собственного развлечения, — пояснил дон Хуан. — Мы все полны решимости оказать ему настоящее испанское гостеприимство, чтобы он увез домой в Париж приятные воспоминания о нас.

Дон Диего вежливо улыбнулся.

— Надеюсь, сеньор. Однако шевалье прибыл в неудачное время: сезон развлечений подходит к концу, и мы все собираемся перебраться в деревню, как только двор переедет в Вальядолид. — Он взглянул на Бовалле: — Как жаль, что вы не приехали на месяц раньше, сеньор. Тут была коррида, на которую, вероятно, вам было бы интересно взглянуть: ведь у вас во Франции, как мне кажется, нет ничего подобного. А еще было аутодафе. Собралась огромная толпа, — задумчиво вспоминал он. — Некоторые падали в обморок от жары и запаха простонародья.

— В самом деле? — насмешливо спросил Бовалле. Никакими силами ему не удалось подавить презрительную усмешку. — Как много я пропустил!

— Да, боюсь, что некоторое время мы будем лишены подобных зрелищ, — вздохнул дон Диего. Его взгляд снова обратился к Бовалле. — Сожалею, что вчера вечером не был в доме де Лосы, где, как мне сказали, я мог бы иметь удовольствие познакомиться с вами.

Он еще раз поклонился.

— Я тоже сожалею, сеньор, — ответил сэр Николас. — Я искал дона Мануэля де Раду, известного мне понаслышке, и — увы! — узнал печальную новость о его смерти.

— Да, весьма прискорбно, — промолвил дон Диего, однако Бовалле показалось, что ему все равно.

— Сеньор, я буду иметь честь нанести визит вашему отцу, — сказал Бовалле.

— Мой отец сочтет это за честь для себя, сеньор. Вы еще долго пробудете в Мадриде?

— Возможно, несколько недель. Думаю, не больше. Впрочем, я вас задерживаю. — Он отступил назад, снова снял шляпу и поклонился. — Надеюсь, что мы увидимся, сеньор.

— Я буду счастлив увидеть вас, сеньор, — ответил дон Диего.

На этом они расстались. Позже сэр Николас разыскал своего «опекуна», дона Диаса де Лосу, и без всякого труда получил у него рекомендательное письмо к дону Родригесу де Карвальо.

— Все идет прекрасно, — сказал он себе, возвращаясь в «Восходящее солнце». — Я думаю, для одного дня достаточно. Терпение, Ник!

Утром, когда Бовалле пришел в Каса Карвальо, ему посчастливилось застать дона Родригеса дома. Если он надеялся увидеть Доминику, то его ждало разочарование. Ее не было видно, хотя он очень пристально вглядывался в окна, проходя по patio[10]вслед за лакеем.

Его провели в темную библиотеку, выходившую в сад, обнесенный стеной, которую заметил Джошуа. Тома в тисненой коже тянулись вдоль стен. Тут было несколько резных стульев орехового дерева, каталонский сундук с плоскими пилястрами спереди и по бокам и скамейка у окна.

Вскоре появился дон Родригес, который держал в руке распечатанное письмо от де Лосы. У этого худого человека средних лет глаза слишком близко посажены, чтобы ему доверять, подумал Бовалле. Они беспокойно бегали, не задерживаясь ни на одном предмете. У сына был рот отца, однако у дона Родригеса он был слабовольный, а нижняя губа обиженно надута.

Сеньор любезно принял Бовалле и сказал много приличествующих случаю слов по поводу прискорбной кончины своего шурина. Он бурно вздыхал, тряс головой, опускал глаза и распространялся о климате Вест-Индии.

Бовалле уже начинал приходить в нетерпение от этого бесконечного обмена пустыми фразами, как вдруг их беседу прервал звук шагов по гравию дорожки во дворе. В высоком окне появилась тень, и они услышали шуршание юбок.

Сэр Николас быстро обернулся, но оказалось, что дама, которая заглядывала в окно, не Доминика. Это была крупная женщина, вся состоявшая из плавных, округлых линий, богато одетая в платье из пурпурной ткани. Она была экстравагантно причесана. Когда дама проходила сквозь окно в комнату, ее огромная юбка задела рамы. Большой воротник возвышался за головой. Она, несомненно, была красива, а когда-то, вероятно, очень хороша, пока не располнела с годами. Слабая улыбка тронула ее губы, глаза миндалевидной формы под утомленными веками тоже улыбались. Это скорее походило на сочувственную усмешку, как будто сеньора, циничным взглядом созерцая мир, находила его глупым. Видно было, что она никогда не торопится, и, несмотря на громоздкую юбку, ее движения отличала какая-то ленивая грация.

— Шевалье, моя жена донья Беатриса, — сказал дон Родригес. Он обратился к ней взволнованным голосом, как будто испытывал перед ней трепет: — Любовь моя, позвольте представить вам знатного иностранца, приехавшего к нам в Мадрид, — шевалье де Гиза.

Она скользнула своим равнодушным взглядом по сэру Николасу, и улыбка ее стала приветливее. Донья Беатриса протянула вялую руку, и Бовалле склонился над ней. Казалось, он ей понравился. Голос у нее был такой же томный, как походка.

— Француз, — заметила она. — Я всегда любила французов. Итак, что вы здесь делаете, шевалье?

— Развлекаюсь, сеньора, больше ничего.

Казалось, что ей стоит усилий приподнять брови.

— Вы находите развлечения в Мадриде? — осведомилась донья Беатриса. Подойдя к креслу, она уселась и принялась медленно обмахиваться веером. — Я нахожу его невыносимо утомительным.

— Напротив, сеньора, тут множество развлечений, — возразил Бовалле.

— Вы молоды, — устало промолвила она. — К тому же француз. Такая энергия! Такая восторженность!

— В Мадриде много поводов для восторгов, мадам, — вежливо ответил сэр Николас.

— Ах, когда вы достигнете моих лет, сеньор, вы поймете, что ничто в мире не стоит восторгов.

— Мадам, я надеюсь сохранить свои иллюзии.

— Гораздо лучше их не иметь, — лениво протянула сеньора.

Дон Родригес, который беспокойно вертелся вокруг супруги, улыбнулся извиняющейся улыбкой. Он постоянно пытался таким образом загладить впечатление от ее странностей.

— Давайте говорить на вашем родном языке, шевалье. Правда, я прескверно говорю на нем, но это галантный язык. — Она прекрасно говорила по-французски.