Палома - Анн-Гаэль Юон

мы едва могли различить.

– А она… Вера что-нибудь тебе рассказывала? – спросила она, внезапно помрачнев.

– Нет, никогда.

Это было правдой. Я не осмеливалась затрагивать эту тему в разговорах с мадемуазель Верой. Я боялась не ее гнева, а ее горя. Почему-то мне казалось, что Эмильена своими словами, конечно, причинила боль Колетт, но мадемуазель Веру они ранили еще сильнее.

Высокий голос Жозефины Бейкер смешался с дымом наших сигарет.

Колетт встала и подошла к зеркалу. Внезапно посерьезнев, она внимательно разглядывала свое лицо. Морщинки в уголках глаз. Складочку на лбу.

– Мне следовало чаще писать тебе, Палома. Не проходило и дня, чтобы я не думала о возвращении. Это был непростой выбор.

Я увидела, что ее руки дрожат. Похоже, «непростой выбор» – это мягко сказано.

– К счастью, со мной был Чаплин. Этот человек спас меня.

Перед моими глазами возник момент их встречи в особняке д'Арампе. Мимика актера. Его пластичное лицо. Блестящее платье нашей красавицы-блондинки. Остановившееся время.

Колетт и Шарло влюбились друг в друга до безумия. Молоденькая француженка нырнула в этот роман с отчаянием обреченной. Он так крепко сжал ее в объятиях, что она вновь обрела дыхание. Под сенью Города ангелов Чаплин сделал Колетт своей музой, своей звездой, своей богиней. Он баловал ее, возил на побережье, в пустыню, вместе они путешествовали по каньонам и лесам. От шикарных апартаментов Шато Мармон до белых стен Санта-Барбары – все восхищало Колетт в этой золотой роскоши, которую омывало море и подпитывал столь характерный для Америки энтузиазм. В этой стране каждый мог написать свою легенду. Придумать себя заново.

Но вскоре Шарло вновь захватила его страсть к кино. Каждый вечер он приходил все позже, озабоченный новыми проектами, премьерами, студиями, он раздражался по пустякам, упрекал ее за нетерпение. В это время Колетт узнала, что беременна. Он был нужен ей рядом. Чаплин пытался ее успокоить, но вскоре его затянуло в новый проект. Одна страсть влечет за собой другую, его пути пересеклись с молодой американской актрисой. Полетт Годдар. Двадцать один год. На ней он женился.

Я вздохнула. Колетт отмела мое негодование взмахом руки.

– О, не волнуйся, они уже развелись! И потом, он оставил мне виллу и щедрую пенсию. Он неплохой парень, но поверь мне, Палома, любовники из артистов никакие! Истерзанный, глубоко одинокий внутри, Чарли в этом смысле не был исключением. Свою улыбку он приберегал для посторонних. А дома становился грустным клоуном. Красивым, гениальным, но очень мрачным.

Как мне не хватало ее откровенности. Как я смогла прожить так долго вдали от нее?

– Между тем Чарли со всеми меня познакомил. Мне предложили роль в одном фильме. Потом в другом. Мой французский акцент считался очаровательным, но конкуренция там жесткая, Палома. А я была уже не так молода…

Погрузившись в воспоминания, она перечисляла фильмы, в которых снималась. Ни один из них не дошел до Молеона. Но я не сомневалась, что Колетт на экране смотрелась великолепно.

– Роми обожала своего отца. Он приходил к ней каждый день. Баловал ее, брал с собой на съемки, придумывал для нее разные истории. Как я могла разлучить их? Так что я держалась, несмотря на одиночество и переставший звонить телефон. Никогда вокруг меня не было так много людей, как в Лос-Анджелесе, Палома. И никогда я не была так одинока.

Мое сердце сжалось. А она повернулась ко мне с улыбкой до ушей.

– Я скучала по тебе, Палома, но не так сильно, как по стряпне Бернадетты! Пошли, мне надо чего-нибудь поесть.

Я толкнула ее на кровать, чтобы первой выбежать из комнаты. Дом мадемуазелей был погружен в темноту. Наш придушенный смех напоминал кудахтанье.

– Тише, перебудишь всех!

На кухне я взяла буханку деревенского хлеба, немного ветчины и сыра.

– Ты же не собираешься открывать бутылку в три часа ночи? – возмущенно спросила я.

– Почему бы и нет? У меня сейчас шесть вечера! Пора возвращаться к привычному распорядку дня.

Тишина. Я не смела задать вопрос. Но потом все же решилась:

– Значит, ты собираешься остаться?

Мои глаза заблестели.

– Нужно же кому-то тобой заняться! – вздохнула она. – Посмотри на себя! Еще немного, и ты превратишься в старую деву, как Тереза!

Потом, снова став серьезной, она рассказала, что Роми закатила скандал из-за их отъезда. Девочка больше не разговаривала с матерью.

– Она обожает своего отца, мечтает стать актрисой и считает Лос-Анджелес центром мира! – воскликнула Колетт, когда я спросила, почему Роми так сердится. – Три веские причины никогда не покидать Калифорнию. И вдруг я объявляю ей, что мы едем во Францию. «В Париж?» – уточнила она. Представь себе ее лицо, Палома, когда я сказала ей, что мы едем в Молеон! Такого места вообще нет на ее карте мира!

К счастью, юная рыжеволосая красотка говорила по-французски. У нее был очаровательный французский с сильным американским акцентом и странными выражениями, привнесенными из английского языка. «Идет дождь из кошек и собак!» – огорчалась она, глядя в окно на не прекращающийся уже несколько дней ливень. «У меня лягушка в горле застряла», – так она жаловалась, что в этой глуши невозможно найти достойного учителя пения и актерского мастерства.

Эта девочка-подросток нисколько не старалась нам понравиться. Все здесь ее раздражало. Но все же в ней было что-то очень притягательное. Ее сморщенный носик, мимика, а еще – та детская прелесть, что проглядывала за ее стремлением выглядеть по-взрослому. У нее был характер. Иногда она напоминала меня саму – ту, которой я когда-то была.

– Так почему вы оттуда уехали? – спросила я Колетт.

Дела Шарло пошли неважно. Его донимали судебными исками и обвинениями со стороны бывшей любовницы, которая хотела добиться, чтобы его признали отцом ее ребенка. От него отвернулись зрители. Газетчики бушевали, вмешалось ФБР, его обвиняли в пропаганде коммунизма. Он стал тенью себя прежнего. Его творческий потенциал сошел на нет. У него начался роман с Уной – восемнадцатилетней протеже, которая ревновала его к Роми.

Чтобы защитить свою дочь, Колетт решила уехать. Да, много воды утекло. Конечно, у нее все еще была обида на мадемуазель Веру. Маркиза украла у нее жизнь. Однажды им придется серьезно поговорить. А пока Колетт было больше некуда деться. Возвращение в Молеон стало очевидным решением.

– С ума сойти, как она похожа на тебя! – воскликнула я с набитым ртом.

На ее лице появилась мягкая, незнакомая мне улыбка. Наша блондинка любила эту девочку до потери рассудка. И была готова на все ради нее.

– Она гораздо умнее своей матери, – сказала вдруг Колетт.

– Ну это не сложно! – рассмеялась я.

Мы словно снова стали совсем молоденькими девчонками. Вино ударило мне в голову. В кухне было тихо и сумрачно, горела лишь одна свеча. Я села, поджав под себя озябшие ноги.

– Роми умна… – глухим голосом продолжила Колетт. – Но она очень хрупкая.

Хрупкая? Эта розовощекая девочка выглядела абсолютно здоровой. Я открыла рот, собираясь снова пошутить. И остановилась, заметив черную тень, мелькнувшую в глазах моей подруги.

55

Вскоре после возвращения Колетт появились новости и от Анри. Конечно, не напрямую – с тех пор, как он уехал в Нью-Йорк, мы не общались – а через прессу. Его имя попало на первую полосу местной газеты La République des Pyrénées. «Наш соотечественник нашел формулу идеальной обуви!» – гласил заголовок. Под заголовком улыбающийся Анри показывал фотографу бежевый ботинок с ребристой подошвой.

Он вернулся из Америки двумя годами ранее. С собой он привез парусиновый ботинок, к которому приделал толстую подошву из разогретого на газовой горелке каучука. Отсюда и название марки: «Патогас»[4].

Выбросы газа на шахтах и последовавший за ними отказ от джутовых подошв позволили Анри выйти на рынок обуви для активного отдыха. Через несколько месяцев его модели уже были нарасхват: их покупали все – от альпинистов до шахтеров, от спортсменов до туристов. Спустя несколько лет познакомиться с Анри захотел сам генерал де Голль.

– Ваша марка «Патогас» известна во всем мире! – громогласно заявил он во время их встречи на ярмарке в По.

В газетах Анри снова и снова рассказывал свою историю. Идея пришла ему в голову, когда он смотрел на Пиренеи из окна своей мастерской в Молеоне, маленьком городке, затерянном в самом сердце Страны Басков. Он мечтал покорять вершины. Но для этого нужна была хорошая обувь.

В его рассказах не было упоминаний о нашей поездке в Эспелет и о мальчишке с шиной. Я исчезла из его жизни и из его памяти.

Мы с Колетт следили за его восхождением по статьям