Губернатор - Александр Проханов

Все завороженно слушали. По лицу Головинского бежала едва различимая волна, струилась от переносицы к кончику носа, превращаясь в пульсирующий пузырек света. Этот пузырек действовал гипнотически. Люди верили бриллиантовому магнату, обожали, были готовы следовать его наущениям, повиноваться его повелениям.

Паола чувствовала, как ослабело ее тело, иссякла воля. Она была во власти этого жестокого, лукавого и необычайно привлекательного человека. Волшебный пузырек источал мучительную сладость. Если бы ее вновь отвели в ту восточную комнату, устланную иранскими коврами, и стали мучить и бить, рвать на ней это вечернее платье, она бы безропотно согласилась.

– Я назвал этот бриллиантовый дом «Паола». – Головинский повернулся к Паоле, которая испуганно качнулась. – Паола – бриллиант. Вы видите, я не молод, весьма искушен, разочарован. Я видел на моем веку множество красавиц, светских львиц, голливудских звезд. Мне казалось, мое сердце остыло, душа потускнела. Но вот явилась Паола, и надо мной взошло бриллиантовое солнце. Я стал видеть будущее, осветилось мое прошлое. Я увидел множество моих прошлых грехов и хочу их искупить. Теперь для меня трава зеленей, небо голубей. Добро отличимо от зла. Я сделал мой выбор, и хочу, чтобы вы это знали.

Головинский хлопнул в ладоши. Служитель, в напудренном парике, вынес маленький серебряный поднос, на котором темнела сафьяновая коробочка. Головинский взял ее, осторожно раскрыл. На черном бархате, переливаясь солнечными радугами, лежала бриллиантовая роза. Он стиснул пальцами ее хрупкий черенок и поднес Паоле:

– Это мой подарок тебе, дорогая. И никто не скажет, какая роза краше.

Все хлопали. Головинский бережно прикрепил розу на груди у Паолы. А та не смела шевельнуться, обморочно смотрела на пугающее и пленительное лицо Головинского, на ликующих гостей, на радужные переливы бриллиантовой розы.

Головинский всплеснул руками, подобно факиру. Занавес, скрывавший таинственное пространство, упал. Все ахнули. Возникли ослепляющие драгоценностями витрины, застекленные, устланные бархатом прилавки, в которых сияли золотые браслеты, ожерелья, кольца. Аметисты брызгали нежными фиолетовыми лучами. Изумруды переливались, как зеленая морская волна. Рубины пламенели, как пылающие угли. Искусные ювелиры заключили в платиновую оправу гроздья гранатов. Серебро обрамляло голубую бирюзу. Бриллианты, с бесчисленными гранями, в перстнях, в серьгах, в колье, на крышках золотых часов, на клавишах золотых телефонов вспыхивали, как волшебные звезды, сливались в колдовские ручьи.

За прилавками стояли обнаженные девушки с очаровательными улыбками. Крохотные бриллианты украшали их нежные соски, мерцали, словно капли, в пупках, трепетали в проколотых губах и ноздрях.

В окнах полыхнул салют. Огромные бриллианты, агаты, сапфиры расцветали в небесах, как сияющие стоцветные солнца. И гремели, бархатно рокотали пушки.

Паола, растерянная, испуганная, не понимала театрального действа, в которое ее погрузили. Была ли это насмешка над ней, или каприз пресыщенного фантазера, или внезапный ошеломляющий поворот судьбы. Ей только что прилюдно сделали предложение, и она своим изумленным счастливым лицом подтверждала, что это предложение принято. Здесь, среди бриллиантов, драгоценных салютов и рокота пушек, состоялась ее помолвка с могущественным миллиардером, таинственным и мрачным в глубинах души и ослепительным и прекрасным в своих неутомимых фантазиях. Она боялась его, была изуродована им, была вовлечена в неясную, отвратительную ей интригу. И была обласкана им, окружена обожанием, осыпана щедротами, которые приняла. Ей подарили великолепную квартиру в центре города, прямо у озера, через которое был перекинут мост. И она, возвращаясь по мосту домой, шла среди золотых отражений, похожих на лампады, что зажигал перед ней ее обожатель.

Ее усадили в серебристый «пежо», пахнущий сладкими лаками и душистыми кожами. Она, ликуя, носилась среди ампирных особняков, старинных торговых рядов, сверкающих, как хрустальные чаши, супермаркетов и развлекательных центров. И среди этих бесшумных полетов вдруг испытывала ужас, словно вот-вот машина разобьется в страшном ударе. Она останавливалась, выключала двигатель, слыша, как испуганно стучит ее сердце.

Среди гостей, сторонясь, прячась за колонны, возникло странное существо в долгополой хламиде, в хлюпающих водорослях и влажных улитках. Существо было одноглазое, с бородавками, пахло болотной тиной. Кикимора приблизилась к Паоле, тронула ее ледяной рукой:

– Умоляю вас, бегите отсюда! Здесь вы погибнете!

– Кто вы? Почему так странно выглядите? – Паола чувствовала ледяное прикосновение.

– Я артистка областного театра. Играла Анну Каренину. В театре мы получаем гроши. Нас нанял Головинский и заставил играть – кого кикимору, кого одноглазое лихо, кого вурдалака. Умоляю, бегите отсюда!

К ним подходил Луньков, сияя восторженными глазами и бриллиантовым перстнем. Махал рукой, прогоняя кикимору, и та поспешно, вся в улитках и личинках жуков-плавунцов, исчезла.

– Поздравляю, прекрасная Паола. Теперь, я уверен, Лев Яковлевич обрел наконец свое счастье. Такой человек, как он, эстет и художник, нашел в вас свой идеал. Хочу признаться, что это я посоветовал ему назвать магазин вашим именем. Думаю, мы станем с вами друзьями. – Луньков поклонился. Кланяясь, с головы до ног жадно осмотрел Паолу, и ей показалось, что от этого ненасытного мужского взгляда ее не спасло вечернее платье.

Все подходили к Паоле, поздравляли, желали с ней чокнуться.

– Вы прекрасны в этом аметистовом бальном платье. – Художник, рисовавший портреты именитых персон губернии, получая за это немалые вознаграждения, приблизился к Паоле с бокалом шампанского. – Если бы вы согласились мне позировать! На моей выставке вы были бы истинным бриллиантом!

Паола кивнула, чокнулась с маэстро, жадно выпила шампанское, словно гасила уголь в груди.

– Дорогая Паола, смею обратиться к вам с просьбой. Ведь Лев Яковлевич не откажется помочь нашему альманаху, не правда ли? Провинциальные писатели нуждаются в том, чтобы их поддерживали. А мы, в свою очередь, готовы написать книгу о Льве Яковлевиче в серию «Жизнь замечательных людей»! – Местный беллетрист умоляюще взглянул на Паолу, протягивая бокал. Она улыбнулась, чокнулась, торопливо выпила, проливая шампанское себе на грудь, где красовалась бриллиантовая роза.

Генерал ФСБ щелкнул каблуками, по-офицерски приподнял локоть, поднося к губам бокал:

– А я на месте Льва Яковлевича назвал бы вашим именем не магазин, а звезду! Звезда Паола, пью за вашу красоту! – Генерал опустошил бокал, глядя, как тает шампанское в бокале Паолы и ее глаза, не мигая, смотрят сквозь стекло.

– Когда вы и Лев Яковлевич переедете жить в Европу, не забывайте, что в России остаются ваши друзья, продолжающие борьбу с беспощадным режимом. – Правозащитник Разумников поднял бокал и, не чокаясь, выпил. Паола выпила следом, и люстра вдруг ослепительно полыхнула и стала снижаться кругами, а девушка за прилавком с бриллиантами в сосках раздвоилась и уже не могла слиться воедино.