Жертвы - Джонатан Келлерман

Его телефон заиграл Грига.

– Стёрджис. А, привет… спасибо… конечно… да… сейчас буду.

– Планы меняются? – спросил я.

– Дариус Клеффер, тот самый повар-маньяк. Говорил, кстати, спокойно. Будет рад встретиться, готов помочь.

– Где и когда?

– У него на работе. Проголодался?

– Ты же сам предложил перекусить.

– То тогда, а это сейчас. Не до перекуса. Согласен?

– Конечно.

– Вот и правильно. Железный самоконтроль. И не беспокойся, у всех свои слабости.

Последний по времени крупный ресторанный кластер в Лос-Анджелесе рассыпался, словно споры, по Третьей улице, Беверли-бульвар и Мелроуз. «Беппо Биппо» возник на месте бывшей китайской прачечной на Беверли, к западу от Ла-Бреа. Историю этих мест я знал хорошо, потому что работал когда-то в Западном педиатрическом центре и, случалось, заходил в прачечную отнести или забрать белье.

– «Беппо», – сказал Майло. – Обезьянка из комикса.

– Не слышал.

– О, такой милашка… Мистер Феллингер мог бы получить у него парочку советов по части наведения красоты. – Пауза. – А еще поэма Байрона.

Я присвистнул.

– Серьезно…

– Да, толку от магистерской степени никакого, разве что кроссворды помогает разгадывать, а я их терпеть не могу.

– Это американская литература привела тебя к Байрону?

– Ладно, ты меня раскусил. Почитываю время от времени всякие книжки… Подтянись вон туда, на желтое, я положу карточку, тебе дадут билетик, и я скажу им, что мы с тобой оба со степенями.

* * *

Во времена прачечной мистер и миссис Чанг украсили унылое помещение постерами из бюро путешествий и фотографиями знаменитостей. Последующие владельцы так и не сделали ничего ни с рассыпающимися кирпичными стенами, ни с потрескавшимися цементными полами, ни с голыми деревянными потолками, под которыми тянулись проложенные кое-как трубы кондиционеров.

К чему хлопоты в век заниженных ожиданий?

В открытой кухне в задней части заведения в поте лица трудились трое поваров в черном. Столики и стулья выглядели так, словно их подобрали после списания у какой-то школы в бедном районе города. Даже в этот тихий час между ланчем и обедом едва ли не все места были заняты людьми, с разной степенью успешности балансировавшими на краю.

Посетители пили, ели и разговаривали, страстные вздохи кондиционеров чередовались с редкими поцелуями плоти. Стекло, металл, пластик – сталкиваясь с этими твердыми поверхностями, звуки создавали море шума. В плотно, как банка с сардинами, набитом людьми помещении мы с Майло протиснулись по узкому проходу. Тарелки здесь были маленькие, а размер порций, похоже, определял Скрудж[29]. Еда представляла собой смесь итальянской и японской. Может быть, с добавкой французской.

Майло пробормотал что-то.

– Что? – спросил я.

Он наклонился к моему уху, согнул чашечкой ладонь и повысил голос.

– Крудо[30] встречается с суши.

– С Годзиллой, – сказал я.

Лейтенант рассмеялся. Мы приблизились к кухне, и он посерьезнел.

Напротив каждого из трех поваров стояла женщина-разносчица в черном. Все официантки были невысокого роста, так что заглянуть через их головы не составляло труда.

Повара были мужчинами. Один – плотный, с заправленной в сеточку бородкой, как у раввина, и длинными волосами, убранными наверх, под грязную черную ковбойскую шляпу. Два других – худощавые парни с впалыми щеками, идущими в комплекте со стрижкой «ирокез». Синий «ирокез» в центре, черный справа.

На фотографии с водительских прав волосы у Дариуса Клеффера выглядели черными. Но могли быть и синими.

Заметив нас, повар поднял руку – подождите – и продолжал работать.

Хряп-хряп, чпок-чпок… Тарелка скользнула к одной из разносчиц, которая, пританцовывая, отправилась в зал. Кудряшки креветок с крошечным полумесяцем фуа-гра. Производство паштета в Калифорнии запрещено, но его все еще можно импортировать, на горе уткам и гусям.

Вытерев полотенцем руки, Клеффер отступил от прилавка и затянулся сигаретой без фильтра.

– Выйдем, ладно? – предложил он. – Свободных столиков у нас нет.

Мы вышли вслед за ним из ресторана. Несколько обедающих попытались привлечь его взглядом; со стороны они напоминали учащихся, жаждущих одобрения учителя. Клеффер не удостоил их вниманием и прошел мимо, выставив тараном голову. Поймав на ладонь упавший пепел, он ухитрился донести большую его часть до улицы. К тому времени, когда мы дошли до тротуара, две трети дыма уже осели в легких, и Клеффер тут же закурил вторую сигарету – и только после этого раздавил светящийся кончик первой голыми пальцами. Обожженная кожа коротко зашипела, что, похоже, нисколько его не побеспокоило.

Нырнув в узкий проход между рестораном и давно закрывшимся магазином итальянской мебели, он прислонился к грязной, шершавой стене.

– Я тут намусорю, о’кей? – Пепел и окурок полетели на землю. – О’кей, – повторил он смягченным ради извинения голосом. Его карие глаза покраснели, лицо пряталось под клочковатой двухдневной щетиной, акцент выдавал уроженца Северной Европы. Левую руку, от костяшек пальцев и вплоть до бицепсов, покрывали татуировки. Правая оставалась чистой. В обоих ушах виднелись дырки, но какие-либо украшения отсутствовали.

– Спасибо, что согласились встретиться. Мы почти без предупреждения.

– Ничего. Извините, что не ответил в первый раз.

Он опустил глаза.

– Вы же были в Нью-Йорке, – сказал Майло.

– Ответить все равно не мог. – Клеффер покачал головой. – Слишком тяжело было. Извините.

– Вы имеете в виду Кэтрин.

– Да. – Щеку дернул тик.

– Сейчас о ней поговорить можете?

– Наверное.

– Как я уже сказал, преступление мы не раскрыли. Так что будем благодарны за любую помощь.

– Хотел бы помочь. Извините, что не ответил в первый раз. Мне очень жаль. Правда.

– Вам не за что извиняться, мистер Клеффер.

– Знаю, знаю. Наверное, просто хочу доказать, что я не какой-нибудь паршивец. Даже если вы слышали обо мне всякое.

– От кого?

– От любого, кто видел меня пьяным. Как выпью, так дурак дураком. А когда не пью, по-моему, нормальный парень. – Он посмотрел на нас, как будто ожидая подтверждения.