Чертополох. Лесовичка - Варвара Шихарева

Никогда ещё Олдер не чувствовал себя настолько мерзко — до этого воинское дело виделось ему как поединок с равным противником, но избиение плетью привязанного за руки к столбу человека до тех пор, пока глава не скажет «довольно»…

В первом поселении ему выпало наказать пятерых, в следующем — десятерых, а в третьем — пятнадцать… А потом Олдер заметил, что заполнившая душу горечь как-то незаметно прошла, оставив после себя лишь осознание грязной, неприятной, но в то же время необходимой работы. После этого службу стало нести легче, участь непокорных деревень уже не смущала и не коробила. Ну а когда во время одного из последних бунтов какой-то селянин умудрился убить пса молодого воина — Туман хоть и одряхлел, но по-прежнему всюду следовал за хозяином, — Олдер сам запорол пленённого бунтовщика до смерти. Его сердце точно обросло невидимой корой, которая с каждым годом становилось всё крепче, словно бы наращивая слой за слоем…

Но теперь даже она не могла защитить Олдера от боли растерзанного Реймета… К тому же «Карающий» ясно осознавал: при всей своей жестокости Иринд никогда бы не спалил живьём раненых и не отдал бы приказ уничтожать всё живое…

Ронвена удалось найти на одной из торговых, густо заставленных лавочками улочек неподалёку от «Лисьих» казарм. Тысячник стоял, попирая ногою неподвижное, распростёртое на заледенелой мостовой тело, и жарко обсуждал что-то с гордо подбоченившимся Лукином, не обращая внимания на снующих туда-сюда рядовых «Карающих».

— Глава… — Положенное приветствие едва не застряло в горле у подошедшего к тысячникам Олдера — как оказалось, сапог Ронвена опирался на грудь Мартиара Ирташа. По всему было видно, что крейговец принял жестокую смерть: его лицо и грудь были разрублены, правая рука отсечена до самого локтя, но герб всё ещё был хорошо виден на измаранном кровью плаще… Вздыбленный конь по-прежнему упрямо рвал узду — полный отчаянной силы, непокорённый…

Ронвен, услышав знакомый голос, с улыбкой повернулся к Олдеру.

— Рад видеть тебя в здравии — денёк выдался действительно жарким! Представляешь, этот крейговец, будучи уже раненным, сумел завалить пятерых моих лучших мечников… Вот ведь упрямая скотина…

Олдер грустно покачал головой.

— Вряд ли он заслуживает таких посмертных слов — его мужество и верность присяге достойны уважения…

Но его слова не встретили у тысячников понимания.

— Брось, Олдер, — упрямство этого крейговца едва не обернулось нашим позором. Застрять на осаде такой жалкой крепостишки — это же смех… А сколько людей потеряли!.. — Услышавший возражение Олдера Лукин раздражённо фыркнул и отвернулся. Ронвен же запустил пятерню в свои густые, цвета спелой пшеницы волосы и ещё раз посмотрел на распростёртое под ногами тело.

— Да. Мы потеряли неоправданно много воинов, но, надеюсь, в следующих крепостях такого отпора уже не будет и мы сравняем счёт… Жаль всё же, что Мартиар не принял наше предложение о сдаче — я бы с удовольствием посмотрел на его лицо, когда он увидел, как всё тут полыхает!

Страшный смысл сказанного заставил Олдера побледнеть.

— Ты хочешь сказать, глава, что приказал бы сжечь город сразу после того, как «Лисы» сложили оружие?! Но это же бесчестно!..

После таких слов улыбка мгновенно сошла с лица Ронвена и он сердито взглянул на вздумавшего обвинять его в недостойном поведении Олдера.

— Прекрати, это со стороны Мартиара было бесчестно заставить нас потерять столько времени на его вшивую крепость!.. Неужели Иринд не научил тебя отличать подлость от обычной воинской хитрости, мальчишка?

В ответ Олдер лишь сжал кулаки.

— Значит, разорённое святилище Малики — тоже хитрость?!!

— Что?! — Возопившие в один голос тысячники в одно мгновение стали бледнее Олдера. В Амэне, в отличие от северных соседей, княжеский совет состоял не из Старейшин и владетелей крупных вотчин, а из верховных жрецов Великой Семёрки. Божьи слуги никогда не лезли в вопросы войны — по крайней мере, нынешний Владыка Амэна быстро отучил их от этого, — но свои интересы блюли свято даже в малейшем. Не было сомнений, что разрушенный, пусть и на вражеской земле, храм жрецы сочтут покушением на собственное неприкосновенное положение и потребуют от князя жестоко наказать виновных… Оскопление и изгнание — и это в лучшем случае…

Все эти мысли мгновенно отразились на лицах тысячников, а Олдер между тем продолжал ломким от гнева голосом:

— Твои воины, глава, вначале спалили находящуюся под покровительством Малики больницу, но этого им показалось мало, и они, пленив жриц, решили сжечь ещё и святилище, посвящённое Милостивой…

Ответом Олдеру стало подавленное молчание. Первым пришёл в себя Лукин.

— Совет Семерых нам этого не простит. — Голос тысячника был до странности глухим. — А если твои горе-вояки, Ронвен, ещё и нарушили непорочность жриц…

— …то нам лучше живьём провалиться в Аркос… — Красивое, хищное лицо Ронвена разом постарело и осунулось. — Демоны, я же отдал чёткий приказ: только больницу…

Олдер исподлобья зыркнул на утративших весь боевой запал тысячников и, помедлив немного, равнодушно сказал, отвернувшись к начавшей тлеть, заполненной игрушками лавке.

— Я успел вовремя. Жрицы целы, так же как и храм, но святотатцев я взял под стражу…

— Слава Мечнику! — Ронвен облегчённо вздохнул и, шагнув к Олдеру, обнял его за плечи. — Хуже гнева Совета лишь недовольство Владыки, но не думаю, что он по такому слушаю вступился бы за своих верных псов…

— Когда мы вернёмся в Милест, я найду способ отблагодарить тебя. Деньги, земля — всё что хочешь… — Лукин и Ронвен наперебой говорили ещё что-то, но все их слова скользили мимо сознания Олдера. Молодой воин не мог оторвать взгляда от лавки с куклами: в начавшем подниматься дыму лица игрушек дрожали и, казалось, оживали. Куклы словно бы смеялись над его обещаниями и навсегда утраченной верой.

…Замерев на своем коне чуть в стороне от дороги, Олдер наблюдал за тем, как амэнское войско покидает Реймет. Уже три дня он почти не спал и чувствовал себя таким усталым, точно ему довелось держать на плечах небо…

Кони «Карающих» и «Доблестных» звенели подкованными копытами по заледенелой земле, а сами всадники кутались в подбитые мехом плащи — дни, словно назло, стояли по-прежнему морозные и ветреные. Казалось, сама крейговская земля ополчилась на пришедших войною чужаков, да только ни холодом, ни снегом амэнское войско было уже не остановить!

Кони слаженно ступали в ряд, глухо бухала сапогами тяжёлая пехота. Войско стальной змеёю проходило сквозь единственные уцелевшие ворота Реймета, над которыми было прибито тело Мартиара Ирташа… Мелочная злоба Ронвена вылилась в настоящее глумление над павшим в бою защитником крепости — тысячник приказал сорвать с мёртвого крейговца одежду и доспехи, а потом прибить его тело над воротами. Амэнцы шествовали молча, не оборачиваясь, не оглядываясь на подвергнутого унижению Ирташа, но когда ворота миновал последний пехотинец и пришел черёд идущих в обозе пленных, всё изменилось: глядя на мёртвого защитника Реймета, женщины начали плакать и причитать, а немногочисленные оставшиеся в живых «Лисы» шептали проклятия амэнцам и стыдливо отводили глаза от изуродованного тела — чего стоит жизнь, выкупленная такой ценой?