Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге - Дмитрий Шерих

Публичная гражданская казнь участников долгушинского кружка стала последней такой церемонией в петербургской истории. Удостоверившись снова в том, что зрелище, призванное вразумить и предостеречь, разжигает лишь еще большие эмоции, Третье отделение выступило с инициативой отказаться от публичных гражданских казней. Обряд лишения прав предлагалось совершать на тюремном дворе в присутствии чинов судебного ведомства и немногочисленных заранее отобранных представителей городского и земского управлений.

Некоторое время власть колебалась, однако 25 февраля 1877 года был наконец издан циркуляр «департамента полиции исполнительной», которым рекомендовалось не совершать над политическими преступниками обряда публичной гражданской казни. А 22 мая 1880 года император Александр II высочайше утвердил представленное ему мнение Государственного Совета: «Приговоры над осужденными к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы или на поселение приводятся в исполнение без соблюдения порядка публичной казни».

Гражданская казнь ушла в прошлое, само слово «казнь» стало теперь употребляться в одном смысле: казнь смертная.

Жизнь и судьба Владимира Дубровина: «Он умер с невозмутимым спокойствием». Палач Иван Фролов. Стечение публики на казни Александра Соловьева. «Процесс введения осужденного на роковую скамейку, накинутие петли, скрепление ее и затем выбитие из-под ног скамейки был делом нескольких секунд». Как уходили из жизни Ипполит Млодецкий, Александр Квятковский и Андрей Пресняков.

Затишье подошло к концу: новую череду смертных казней открывает экзекуция, учиненная весной 1879 года над подпоручиком Владимиром Дмитриевичем Дубровиным. Сын петербургского чиновника, человек атлетического телосложения и стойких революционных наклонностей, он и во время армейской своей службы не оставлял рискованных помыслов, планировал создать военную террористическую организацию — или же, напротив, оставить службу и «уйти с целью пропаганды на Волгу чернорабочим».

Арест Дубровина состоялся 16 декабря 1878 года в Старой Руссе. При обыске у него нашли запрещенную литературу и оружие. Из жандармских рапортов известно, что, когда арестованного вывели на улицу, подпоручик «обратился к собравшемуся народу со следующею речью: «Братцы, меня арестовали за то, что я защищаю свободу… Царей да императоров, которые податями высасывают вашу кровь, следует убивать…»»

С этим свидетельством примечательным образом перекликаются строки из письма Федора Михайловича Достоевского обер-прокурору Синода Константину Петровичу Победоносцеву, отправленного в мае 1879 года из той же Старой Руссы: «Взяв в объект хотя бы лишь один полк Дубровина, а с другой стороны — его самого, то увидишь такую разницу, как будто бы существа с разнородных планет, между тем Дубровин жил и действовал в твердой вере, что все и весь полк вдруг сделаются такими же, как он, и только об этом и будут рассуждать, как и он. С другой стороны, мы говорим прямо: это сумасшедшие, и между тем у этих сумасшедших своя логика, свое учение, свой кодекс, свой бог даже и так крепко засело, как крепче нельзя».

И вот же интересное дело: соратники и близкие друзья Дубровина, совпадавшие с ним в политических убеждениях, никакого сумасшествия в нем не видели.

13 апреля 1879 года Петербургский военно-окружной суд приговорил подпоручика к смерти через повешение. Удивительная суровость правосудия к человеку, только лишь замышлявшему действия против власти, но ничего в реальности не совершившему. Видимо, под сильным впечатлением находились судьи от недавнего очередного покушения на Александра II: 2 апреля 1879 года прямо на Дворцовой площади в царя стрелял Александр Константинович Соловьев — и хотя промахнулся, но подтолкнул власть к жестким мерам.

Евгений Михайлович Феоктистов, в ту пору редактор «Журнала Министерства народного просвещения», а позже начальник Главного управления по делам печати, присутствовал на процессе над Дубровиным и особо отметил уникальное по краткости выступление прокурора: «Ряд злодейств и покушений, повторяющихся в настоящее время и угрожающих существующему порядку вещей, заставляет меня просить суд, руководствуясь изданными законами (такими-то) и ввиду очевидно доказанного поступка Дубровина, о котором мне излишне будет говорить перед судом, применить к нему за явное сопротивление законам, установленным властями, и очевидное участие в социально-революционном кружке, в котором он играл не последнюю роль, высшую меру наказания, то есть смертную казнь; выбор же казни предоставляю усмотрению суда».

Итак, повешение. С момента памятной многим петербуржцам казни Дмитрия Каракозова минуло двенадцать с половиной лет, а потому ни палачей, ни должного оборудования в столице не имелось. Как и обычно, принялись искать кадры за пределами столицы, но в этот раз поиски палача имели далеко идущие результаты. Историк Николай Троицкий, подробно исследовавший борьбу царской власти с революционным движением, писал: «Министр внутренних дел Л.С. Маков телеграфно запросил палачей из Москвы и Варшавы. Приехали и московский, и варшавский палачи. Первый из них, Иван Фролов, душегуб-виртуоз из уголовников, именно казнью Дубровина начал зловещую карьеру самого «знаменитого», если не по количеству, то по значению казненных им жертв, палача в России. За 1879–1882 гг. во исполнение приговоров царского суда он повесил 26 революционеров, среди которых были Андрей Желябов, Софья Перовская, Николай Кибальчич, Александр Квятковский, Валериан Осинский, Дмитрий Лизогуб. Вешать Дубровина поручено было Фролову и его варшавскому собрату — вдвоем. Больше того, памятуя о силе и дерзости Дубровина, власти назначили «в помощь заплечным мастерам на случай борьбы преступника» еще четырех уголовников из Литовского замка в качестве «подручных палачей». Итого против одного осужденного выставили шесть палачей. Такого «внимания» не удостаивался ни один из русских революционеров — ни до, ни после Дубровина».

Впрочем, сама казнь, состоявшаяся 20 апреля 1879 года на валу Иоанновского равелина Петропавловской крепости, в самом центре Петербурга, прошла без эксцессов. Евгений Феоктистов, описывая это событие, был лаконичен: «От одного из адъютантов Гурко, присутствовавших при его казни, я слышал, что он умер с невозмутимым спокойствием». О том же говорят и строчки из дневника Петра Александровича Валуева, в ту пору председателя комитета министров России: «Сегодня исполнен смертный приговор над Дубровиным. Маков сообщил, что «он умер замечательно стойко, но без буйства» (оказанного им на суде)… Стойкость — недобрый признак».

Присутствовали на повешении не только официальные лица; известно, что в Петербург была вызвана рота 86-го Вильманстрандского полка, которой командовал подпоручик. Журнал «Земля и воля», сообщая о последних минутах Дубровина, не обошел вниманием этот факт: «Проходя мимо роты, которою он командовал и которая была приведена присутствовать при его казни, Дубровин крикнул ей: «Знайте, ребята, что я за вас умираю!» — и рота машинально отдала ему честь ружьем. Оттолкнув священника и палача, он взошел на эшафот и сам надел на себя петлю».

Наконец, еще один свидетель — Неонила Михайловна Салова, участница революционных организаций: «Публичная казнь Дубровина происходила на крепостной стене. Мы, тогдашняя молодежь, считавшие себя обреченными, находили нужным с целью испытать себя присутствовать при этой казни».