Kurohibi. Черные дни - Gabriel

он хватал руками пустоту окружающего вакуума, он пытался дотянуться до той сияющей искорки нежной теплоты далеко в выси, но лишь беспомощно барахтался на месте, словно схваченная могучим водным потоком мошка, а крик его тонул в глухой тишине, не успев вырваться наружу.

Но вдруг, когда разъедающая боль ужаса и утраты почти сожрала иссякающую надежду, краем глаза Синдзи обнаружил алый отблеск прямо перед собой. Неразличимая тонкая нить мерно плыла рядом с ним, покачиваясь в невидимом течении, одним своим концом пропадая где-то в омуте бездны, а другим дотягиваясь до той самой невыносимо далекой искрящейся звездочки, в которую превратилась Аска. И, не веря своим глазам, он в отчаянном рывке вцепился в эту едва заметную прядь, с проблеском надежды обнаружив, что его падение остановилось. И тут же ощутив прилив искренней радости, одарившей глотком свежей силы, всплакнув — теперь уже от отнявшегося сердца, он перенес руки вверх по нити, и стал карабкаться обратно, к трепещущему высоко над ним столь желанному и благоговейному огоньку.

Казалось, что прошла целая вечность, когда сквозь огненные лучики и лазурное сияние стал пробиваться облик все так же оторопело замершей Аски, наконец-то начав приближаться. И за окрыляющим его воодушевлением он не сразу различил тяжесть в себе, будто на обретенное тело вновь стала действовать гравитация, а давление воздуха стало пытаться сжать его в бумажный лист. Чувствуя, как огромный груз потянул его обратно вниз, словно приложенный к груди многотонный камень, Синдзи замедлился, но движения наверх не прекратил. Теперь уже к каждому рывку рук добавлялась неприятная резь, будто натянутая леской под силой тяжести нить впивалась в его ладони, срезая эфемерную кожу с мясом, и в груди, в животе и конечностях вновь стали эхом отдаваться волны чудовищной боли, с которой он покинул свое тело. По мере его приближения к собственной оболочке — мертвой и даже уже перешедшей за грань агонии — ее ощущения возвращались в душу Синдзи, наполняя ту ужасной мукой.

Спустя еще несколько судорожных движений он не смог сдерживать дикого крика от боли. Ощущения, будто с него живьем сдирали кожу, вырывали мясо, обливали кислотой и зажимали в раскаленные щипцы, наполнило пространство вокруг, проникая, сжигая, разрывая его сознание, и Синдзи бешено заорал, забился, заплыл в слезах страданий, но нить так и не отпустил. Сквозь размытый взгляд он мог видеть только расплывчатое светлое облако над собой, до которого, казалось, оставались считанные шаги, но сил преодолеть завесу боли он найти не мог. И тогда он отчаянно взвыл, протянув свою рваную, растрепанную, сочащуюся кровью воплощенную руку к ровной глади над собой.

— АСКА-А-А-А!!!

И вторая его рука, разрезанная пополам нитью, соскользнула, и Синдзи сорвался в сокрушенном плаче, лишившись своей последней надежды, но, уже падая вниз, вдруг ощутил, как его остановил поток белых перьев, подхватив с собой и плавно направив вверх.

— К-Каору… — тут же вспыхнуло в его душе озарение цветком изумления, вмиг сбросившим всю опутывающую его паутину боли.

— Я же говорил, что всегда пойду за тобой. Что бы ты ни задумал, Синдзи-кун.

Его ласковый голос, теплый и ободряющий, прозвучал где-то очень близко, будто над ухом, и, хоть он не мог его различить, Синдзи не сдержал смешка облегчения сквозь слезы.

— Прости меня… прости… Это было необходимо…

— Я все знаю, Синдзи-кун. А теперь вперед, у тебя есть несколько минут, пока мои силы не иссякли. Скажи ей то, что хотел.

И не успел он моргнуть, как вдруг порыв перьев подтолкнул его волной вверх и с невероятной скоростью будто выбросил за тонкую пелену темного мира, обратно к жизни, в его собственное тело, удерживаемое в его ладонях.

Когда яркая вспышка перед глазами развеялась, Синдзи вновь обнаружил себя на полу в квартире Мисато, чувствуя лишь одну легкость вокруг, но притом не ощущая тела, будто застряв в тонкой грани между двумя мирами. Впрочем, даже этого было достаточно, потому что теперь он явственно видел оцепеневшую Аску, все еще сжимающую пустой дымящийся пистолет с пустым взглядом на бледном личике. И тогда, впервые за долгое время сбросив железную бронь с сердца и ощутив настоящую искреннюю легкость на душе, он произнес через Каору своим голосом:

— Милая Аска…

Рыжеволоска сильно вздрогнула, будто ее пронзил электрический удар, и медленно подняла свои глубоко разверзшиеся и лучащиеся синевой глаза на его пробитое пулями, заплывшее кровью, изувеченное тело.

— Все хорошо, солнышко, ты сделала все правильно… — Выглядевший, как покойник, Синдзи удивительным образом смотрел прямо на девушку единственным глазом и говорил. — Не переживай больше, теперь все наладится.

На ее замершем личике из округлившихся трепетно задрожавших глаз по щечкам прокатились две чистые слезинки.

— Ты всегда была несносным ребенком, хрупким и одиноким. Но это я и полюбил в тебе. Я всегда восхищался тобой, твоей красотой, величественностью, великолепием. Ты была недостижима и пленительна, как солнце, ты обжигала своей притягательностью, ты причиняла боль, которую я тоже научился любить. Каждый проведенный с тобой день отзывался мучительной грустью от несбыточной возможности быть с тобой, стать твоей опорой, пригреть, приласкать твое скрытое сердце. Это было невыносимое страдание — видеть тебя рядом и не ощущать твоих чувств, что ты прятала ото всех и самой себя. Видеть твою слабость, хрупкость, беспомощность, но не иметь возможности помочь. Глядя на тебя, больше всего на свете я желал почувствовать твое тепло, твою нежность, твою доброту. Всю тебя, ту, которую ты боишься больше всех.

Взгляд Аски вдруг тронуло глубокое мерцание, словно со дна его начало пробиваться нечто, спрятанное в самом дальнем уголке души. Нечто, зовущееся чуткой искренностью, чувственностью, откровением. И ее разомкнувшиеся губы дрогнули, предвещая самый горестный и самый трогательный плач.

— Поэтому… Прости меня Аска. Прости за все, что я причинил тебе. Это был единственный способ умереть — заставить убить мое бессмертное сердце любимого человека. Тебя, девушку, что я полюбил. Самую дорогую и желанную, самую красивую, самую яркую, сияющую, несравненную. Девушку, что носит нашего ребенка.

Раздался короткий стук — пустой пистолет выпал из рук Аски на пол, а сама она крупно задрожала и издала тихий слезный стон, в котором смешалась буря объявших ее чувств: шока, озарения, нежности, печали, надежды, и пламя эмоций, и искра новой жизни. Голубые глаза вдруг засияли глубоким, словно океанское дно, но небывало ярким чувственным венцом, и распущенные огненные копны волос с затрясшейся головы соскользнули вдоль плеч, будто попытавшись ее обнять.

Синдзи не мог знать, откликалось ли его