Хлебушко-батюшка - Александр Александрович Игошев

гаража «Волгу». Он уже открыл ворота и собрался уезжать, когда его позвали:

— Игнат…

Аделаида стояла на крыльце в своем неизменном в летнюю пору на даче коротком, без рукавов, со скромными цветочками платье и с широкой голубой лентой в темных волосах. Фигура у нее хорошо сохранилась, но лицо было некрасивым.

— Ты опять уезжаешь, не позавтракав.

— Я скоро вернусь, — сказал он, садясь в машину. — Закрой, пожалуйста, за мной.

Аделаида с ленивой грацией полнеющей женщины сошла на землю.

— Ты на станцию?

— Да.

— Возвращайся поскорей.

Он заглянул снизу в ее лицо. Машина тронулась и выехала на дорогу.

4

Проселок петлял по берегу реки. У самой воды рос мелкий ивняк и густая трава; местами берег поднимался, с обрыва виднелись песчаные косы на той стороне, луг, испятненный пестрым стадом, пастух с длинным, повешенным через плечо бичом. Игнатий Порфирьевич проехал деревню, пустынный покос с редкими стогами. За ним прямо у дороги начиналось поле.

Низкостебельная, с крепкой соломой, пшеница стояла прямо; колосья были тяжелы, как литые. Все огромное поле от придорожной межи и до леса и от покоса до поросшего кустами холма было занято «аверьяновкой». Теперь Сыромятников по одному только виду отличал ее от других сортов. Он поставил машину на обочину. Ведь этот сорт стал исходным для того вида, который испытывался сейчас на участке Аверьянова. Игнатий Порфирьевич шагал по влажной траве, высоко поднимая ноги; ботинки стали мокрыми, штаны обстрекала роса. Пшеница налилась, ее зерна уже вышелушивались из оболочек. Он любовался полем, колосьями, ронявшими на землю капли росы, — те падали глухо и мягко, как зерна, — и уже не чувствовал ни слабости, ни головной боли.

Он видел это поле и все другие поля вокруг иными, с другими растениями, которые селекционеры выведут на основе его законов перехода из одного вида в другой. Это будут великие законы, подобные открытым Ньютоном, Фарадеем и Эйнштейном. И извека привычные, знакомые поля приобретут по его воле невиданный облик. Теперь много пишут и говорят о старине, о давних добрых традициях, воспевают русское поле — все это ахи и вздохи, только мешающие качественному скачку. Найдется немало людей, которые будут вздыхать и потом; пусть вздыхают; коль законы создания новых растений будут открыты, никто и ничто не помешает применить их в деле, — ведь когда условия для перемен созрели, качественный скачок необратим, Игнатий Порфирьевич приосанился, — необъятный зеленый мир лежал у его ног. Мир этот жил до сих пор, медленно эволюционируя, улучшаясь постепенно шаг за шагом. «Я взорву старый, устоявшийся за века порядок», — гордо подумал он.

Уже сидя за рулем, он оглядел поле, словно прощаясь; разгоравшаяся заря бросала на поле свой отблеск, и оно стало светло-розовым вблизи и густо-сиреневым вдалеке. Что-то заставило сильнее забиться сердце. Была ли то любовь к этой земле или хорошая, добрая зависть к Аверьянову, создавшему эту красоту, а может, выплыло из глубины неведомое чувство — разбираться в том он не захотел.

Полевой прямоезжей дорогой Сыромятников подъехал к станции с другой стороны, чтобы не привлекать ничьего внимания. Участки были пустынны. Он оставил машину на меже. Есть в глазах непонятная сила: она действует на расстоянии; ты никого не видишь, но излученье настигает тебя и волнует кровь. Всем телом Сыромятников почувствовал чей-то взгляд. Торопливо огляделся, но ни на дороге, ни в мелколесье никого не было, и лишь только у пшеницы к нему, разогнувшись, кинулся человек. Игнатий Порфирьевич попятился: человек этот был Аверьянов. Ему бы заговорить с ним, объяснить ему все. Уже подбегая обратно к машине, оглянулся, увидел распяленный в крике рот Аверьянова:

— Вон с моего участка! Во-о-он!

Павел Лукич крикнул и, точно споткнувшись, опустился сначала на колено, потом завалился на бок — головой в мягкую высокую траву.

Игнатий Порфирьевич тоже вскрикнул, замахал руками, подзывая появившихся на дороге людей. Те подбежали.

— Что с ним?

— Плохо ему. Помогите посадить его в машину.

Он привез Павла Лукича домой, съездил в больницу за врачом.

Когда возвращался на дачу, руки у него дрожали. Все он делал автоматически: следил за дорогой, жал на газ. Сумасшедшее утро. Сумасшедший старик. Ему казалось, что и сам он близок к легкому помешательству.

— Поездка была неудачной, — объяснил Игнатий Порфирьевич недоумевающей жене свое состояние.

Глава восьмая

1

От матери раньше срока приехала жена Нина Павловна — свалилась как снег на голову Николая Ивановича. Она пополнела и загорела, черты лица ее смягчились, и сама Нина Павловна словно бы стала другой, умягченной и умиротворенной. В синем, с белым воротничком платье с короткими рукавами она выглядела симпатичной и моложавой женщиной. Если бы Николай Иванович не знал ее, он мог бы подумать: «Какая милая и славная!» Но он не мог забыть, как это приветливое лицо становилось жестоким, как возле полных красивых губ четко ложились две иронические складочки, с каким презрением, свысока смотрели на него эти серые глаза.

Особенно тяжелым был последний перед ее отъездом разговор. Оба говорили резко и раздраженно, обвиняли друг друга в том, что жизнь сломана, что будущего у них нет, что их встреча и все случившееся после нее — ошибка. Николай Иванович опомнился первым и ужаснулся тому, что они наговорили друг другу; помедлив, спросил:

— Если я тебе в тягость, зачем ты живешь со мной?

— Вот именно — зачем?

— Давай разъедемся.

— Разъедемся. Вот именно — разъедемся! — повторила она. — И ты поймешь, как был неправ!

— Не будем начинать все сначала.

— Хорошо, не будем.

Они замолчали. Каждый с обидой думал, что он отдал другому молодость, лучшие годы жизни, и вот итог — оба согласны разъехаться; каждый винил в этом другого и жалел себя. И не было средств остановить такое развитие событий.

Когда-то Нина была ласковой девушкой. Он работал агрономом в совхозе «Отрадненский». Нина кончила учительский институт и приехала по распределению в школу. Они познакомились. Нина отличалась от других девушек, была малоразговорчивой, смотрела на человека с таким видом, будто знала о нем какую-то тайну. Ее глаза светились задумчиво и многообещающе. Характер у Нины был привязчивый: если бы не Николай Иванович, а кто-то другой стал ухаживать за ней, она вышла бы замуж и за того.

Отец Нины — председатель сельсовета, добрейшей души человек. Всем в доме верховодила мать, полная, крепкого сложения, с загрубелыми от работы руками. Было удивительно, как эта здоровая женщина сумела родить к сорока годам только одну дочь. Нина не отличалась крепким здоровьем, и мать оберегала ее от всего. Она