Принцесса Анита и ее возлюбленный - Анатолий Афанасьев

Он доверял своему чутью, но в этот раз приходилось им пренебречь. Деньги (пусть не такие большие, около десяти тысяч долларов) и документы — паспорт, военный билет, а также просроченное, но убедительное удостоверение сотрудника ГРУ — нужны ему позарез. Без них не выбраться из страны на свидание с суженой. Конечно, документы можно восстановить. Но потребуется время, возможно, две-три недели, откуда оно у него?

Вздохнув, он скользнул по толстой веревке, укрепился на карнизе, толкнул неплотно прикрытую форточку, скинул внутренний крючок, удерживающий фрамугу, распахнул окно и спрыгнул на пол. На все эти действия, многажды отрепетированные, затратил не больше десяти секунд. Прижавшись напружиненным телом к стене и втянув ноздрями воздух, он ощутил присутствие в квартире чужих людей так же отчетливо, как если бы увидел их в ярком свете. В комнате висел кислый запах звериного пота.

Еще можно было, пока его не обнаружили, с подоконника взлететь на крышу и обрести возможность для маневра, но это было лишь теоретическое размышление, не более того. В предвкушении близкой схватки зрение у него прояснилось, обрело кошачью ночную зоркость, и волосы на затылке шевельнулись с сухим треском. Он нагнулся и достал из-под кровати плотницкий топорик с короткой рукояткой. Потом переместился к закрытой двери, попутно подцепив ногой и опрокинув стул.

Ждать пришлось недолго, дверь приоткрылась, в нее бесшумно скользнула полусогнутая человеческая фигура с вытянутой рукой. Никита махнул топориком, опустил обух на череп призрака. Раздался характерный звук разрываемых костных тканей, фигура осела, но прежде, чем улеглась, Никита выдернул у нее из руки пистолет. В следующую секунду сам упал на пол ящерицей и скользнул через порог. В темноте вспыхнули желтые звездочки, над головой прожужжали металлические пчелки, и он, упершись локтем, ответил тремя выстрелами подряд. Ужасный, звериный вопль заполнил всю квартиру, разрывая ушные перепонки. Никита перекатился к дивану у правой стены, ни на мгновение не расслабляясь, пытаясь определить, где противник. Дальше произошло что-то невероятное. Одновременно со вспышкой люстры он увидел, как на него падает что-то вроде платяного шкафа, успел дернуть спусковой крючок, и шкаф обрушился на него. Вмял в пол. Расплющил и вырубил из реальности. Наверное, в отключке он пробыл недолго, может, минуту-две, но, когда очнулся, обстановка чудесным образом переменилась. Знакомая гостиная, где он провел в кресле возле телевизора много тихих спокойных вечеров, покачивалась, как плотик на волне; прямо перед ним на стуле сидело волосатое, косматое чудище в желтой рубашке и разглядывало его с любопытством оловянными глазами. Чудище, по всей видимости, было ранено, потому что болезненным жестом прижимало к животу одну руку, во второй держа черный ствол. Заметив, что Никита очнулся, чудище радостно осклабилось:

— Ау, слышишь меня, сынок?

— Угу, — сказал Никита.

— Вот и славно. Ты сделал мне больно, поэтому буду убивать тебя медленно. Не возражаешь?

— Нет, куда мне спешить.

— Ничего не скажешь, ловкий паренек, хотя тебе немного повезло. Если бы Аслан с Гариком не накурились, не поймал бы их так легко. Сами виноваты. Я их предупреждал. Веришь мне, сынок?

— Как отцу родному. А ты кто? Где научился человеческому языку? Небось в зоопарке? И как удалось сбежать?

— Не смешно, — обиделось ископаемое. — Я же тебя не оскорбляю…

Ствол дернулся у него в руке, и левую ногу Никиты повыше колена обожгло раскаленным прутом. Чудище улыбалось.

— Хочешь, поспорим?

— О чем?

— Десять пулек всажу, будешь так же лупать зенками. Сниму скальп у живого. Секрет в том, чтобы не задеть жизненно важных центров.

— На что спорим? — уточнил Никита. — Ставлю десять штук против пяти — загнусь со второй пули.

— Покажи, где денежки. Много их у тебя?

— Кое-что удалось поднакопить на черный день.

— Купить хочешь Беню?

— Беня — это ты? Надо же, — ухмыльнулся Никита.

— Что тебя забавляет?

— Какие у вас, у первобытных животных, смешные клички.

Чудище два раза спустило курок, сухие хлопки пистолета с глушителем слились с отчетливым треском автоматных очередей на улице. Одна пуля впилась Никите в правое бедро, другая в левое плечо чуть ниже лопатки. Меткий стрелок. Никита повалился на бок и закрыл глаза. Он не собирался умирать. Жека с Валенком уже рядом, протянуть бы еще немного. Сквозь глазные щелки увидел, как чудище, покряхтывая и держась за живот, сползло со стула и придвинулось к нему. Пнуло ногой в бок:

— Эй, ты чего? Так не договаривались. Давай дальше играть. Вставай, сынок. Не прикидывайся.

Никита перехватил толстую, как бревно, ногу и сверхъестественным усилием челюстей перегрыз сухожилие у щиколотки в том месте, где задралась полотняная брючина. С проклятиями чудище обрушило ему на затылок рукоять пистолета. Никита был доволен собой. По крайней мере, он сделал все, что мог. Угасающее сознание заботливо подвело к глазам смеющуюся и плачущую Аниту. Девушка положила на его развороченную голову невесомую руку и ласково напутствовала:

— Спи спокойно, дорогой мой!

1

Двухэтажный особняк в варшавском предместье, окруженный яблоневым садом, Иван Федорович Нестеров получил по наследству от дяди по материнской линии, князя Воропаева, и произошло это вскоре после окончания им (Иваном Федоровичем, а не дядей) юридического коллежа в Париже. Его собственные родители тогда еще были живы, отправляя юношу в Варшаву для совершения необходимых формальностей, они и предположить, разумеется, не могли, что деловая поездка каким-то образом определит всю его дальнейшую судьбу.

На ту пору Европа в общем и целом пришла в себя после ужасной войны. Поверженная в прах Германия уже стояла на пороге экономического чуда; Франция благоденствовала под орлиным дозором блистательного генерала, Италия напрочь забыла о своей исторической миссии и пестовала пацифистские идеи, от чего романтический дуче ежедневно переворачивался в гробу, да и все остальные народы, включая те, что вошли в социалистический лагерь, испытывали необыкновенный душевный подъем и смело смотрели в будущее, не ожидая оттуда никакого подвоха. Ни один человек в здравом уме и памяти не верил, что мир, доставшийся такой ценой, мог быть непрочен, несмотря даже на все ужесточающееся противостояние двух систем. Много позже, когда Иван Федорович всерьез занялся историческими изысканиями (все последние тридцать лет жизни он посвятил только им), во многих своих трудах он пытался проанализировать и объяснить самому себе и читателям то странное ощущение, которое посетило его, когда теплым летним вечером он вышел в Варшаве на привокзальную площадь: ему показалось, что город дымится. С течением времени болезненное ощущение приобрело некий мистический оттенок. Вся страна давно избавилась от руин, оставив их кое-где лишь в виде памятников войны, нация пристрастилась к торговле и вела ее с таким азартом, словно все ее мужчины родились в подсобках магазина; женщины расцвели, дети подрастали здоровыми и по-славянски задиристыми, но, внимательно вглядываясь, Иван Федорович все же угадывал на многих лицах, особенно у варшавян, несмываемые следы пороховой гари и в самом беззаботном смехе слышал отзвуки неизбывных страданий. В первый же день ему пришла в голову мысль, что если бы он добрался отсюда до Москвы, а это рукой подать, то и там наверняка увидел бы такую же картину.