Подозреваемый - Дин Кунц

А Митч вдруг вспомнил слова детектива Таггарта, произнесенные им восемью часами раньше. Он не знал, откуда эти слова, не было у него уверенности, что они в полной мере отражают сложившуюся ситуацию, но чувствовал, что обязан произнести их вслух:

– Кровь вопиет ко мне от земли.

На мгновение Энсон и вновь пришедшее трио застыли, как фигуры на картине, в библиотеке воцарилась мертвая тишина, ночь и та замерла за дверьми в сад, а потом Энсон вышел за дверь, телохранители отступили на пару шагов, по-прежнему контролируя каждое движение Митча, мужчина, одетый в шелк, устроился на подлокотнике кресла, в котором только что сидел Энсон.

– Митч, – сказал он, – ты сильно разочаровал своего брата.

Такой золотистый загар Джулиан Кэмпбелл мог приобрести, лишь пользуясь собственным солярием. Рельефная мускулатура говорила о наличии домашнего тренажерного зала и персонального тренера, а гладкое лицо, все-таки Джулиану было за пятьдесят, – личного хирурга.

Рану, которая оборвала его фэбээровскую карьеру, Митч не заметил, как и признаков инвалидности. Триумф Джулиана над физическими недостатками, должно быть, не уступал его экономическим успехам.

– Митч, меня распирает любопытство.

– Насчет чего?

Вместо ответа Кэмпбелл продолжил:

– Я – человек практичный. Если в моем бизнесе что-то нужно сделать, я это делаю, а потом не страдаю от болей в желудке.

Митч расшифровал его слова просто: Кэмпбелл не позволяет себе мучиться угрызениями совести.

– Я знаю многих, которые делают то, что должны. Практичных людей.

Через тринадцать с половиной часов похитители намеревались позвонить в дом Энсона. Если он, Митч, не сможет снять трубку, Холли умрет.

– Но впервые столкнулся с человеком, который готов пришить собственного брата, чтобы доказать, что здесь он – самый крутой.

– Ради денег, – поправил его Митч.

Кэмпбелл покачал головой:

– Нет. Энсон мог попросить меня проучить этих щенков. Они только думают, что им все дозволено.

Митч понял, что сюрпризы для него не закончились.

– Через двенадцать часов они умоляли бы нас взять деньги за то, что вернут тебе жену в целости и сохранности.

Митч ждал. Ему не оставалось ничего другого, как ждать.

– У этих парней есть матери. Мы сожгли бы дом одной, возможно, разбили бы лицо другой, так, чтобы для восстановления того, что было, потребовался бы десяток пластических операций. Еще у одного есть дочь от бывшей жены. Она ему очень дорога. Мы остановили бы ребенка по пути из школы, раздели бы догола, сожгли одежду. Потом сказали бы папаше: в следующий раз мы сожжем одежду прямо на маленькой Сюзи.

Раньше, по наивности, Митч хотел затянуть Игги в эту историю, чтобы оградить Энсона.

Теперь задавался вопросом: хотел ли он, чтобы других невинных людей избивали, жгли, калечили ради спасения Холли? Может, нужно благодарить бога за то, что ему не предоставили право выбора.

– Если бы за двенадцать часов мы пообщались с десятком их родственников, эти щенки привезли бы твою жену назад, рассыпаясь в извинениях, да еще подарили бы ей сертификат в «Нордстром»[19]на новый гардероб.

Оба телохранителя не спускали глаз с Митча.

– Но Энсон, – продолжил Кэмпбелл, – хочет поставить себя так, чтобы больше никто не недооценивал его. Пусть и не напрямую, он посылает сигнал и мне. Должен сказать… я впечатлен.

Митч не мог позволить им увидеть всю глубину охватившего его ужаса. Они могли предположить, что предельный страх может толкнуть его на безрассудный поступок, и тогда будут наблюдать за ним еще более пристально, чем теперь.

Он понимал, что должен выказывать страх, не просто страх – отчаяние, обреченность. Когда человек чувствует обреченность, он лишается воли к борьбе.

– Вот меня и распирает любопытство, – повторил Кэмпбелл, вернувшись к тому, с чего начал. – Раз уж твой брат хочет так поступить с тобой: что ты ему сделал?

– Любил его, – ответил Митч.

Кэмпбелл посмотрел на него так, как застывшая цапля смотрит на подплывающую рыбу, потом улыбнулся:

– Да, такое возможно. А что, если бы в один из дней он захотел ответить взаимностью?

– Он всегда хотел пойти далеко и попасть туда быстро.

– Сентиментальность – обуза, – вставил Кэмпбелл.

Голосом, который сел от обреченности, Митч ответил:

– Да, это цепь и якорь.

С кофейного столика Кэмпбелл взял пистолет, который один из телохранителей вытащил из-за пояса Митча.

– Ты когда-нибудь из него стрелял?

Митч едва не ответил, что нет, тут же вспомнил, что в обойме недостает одного патрона: Нокс случайно нажал на спусковой крючок и пустил себе пулю в сердце.

– Один раз. Чтобы понять, какие это вызывает ощущения.

На губах Кэмпбелла заиграла улыбка:

– И ощущения пугающие?

– Не то слово.

– Твой брат говорит, что оружие – это не твое.

– Он знает меня лучше, чем я – его.

– Где ты его взял?

– Моя жена полагала, что в доме должен быть пистолет.

– Не могу с ней не согласиться.

– Он лежал в ящике прикроватного столика с того самого дня, как мы его купили, – солгал Митч.

Кэмпбелл поднялся. Вытянув правую руку, нацелил пистолет в лицо Митчу:

– Встать.

Глядя в слепой глаз пистолета, Митч выполнил приказ.

Оба безымянных телохранителя сменили позиции, встали так, чтобы при необходимости открыть стрельбу по Митчу, не попав под пули своих.

– Сними пиджак и положи на стол, – последовал следующий приказ Кэмпбелла.

Митч подчинился, потом, в соответствии с третьим приказом, вывернул карманы джинсов. Их содержимое: ключи, бумажник, пару смятых бумажных салфеток – положил на кофейный столик рядом с пиджаком.

Вспомнил себя мальчиком в темноте и тишине. Вместо того чтобы сосредоточиваться на уроке, которому должно было научить его заточение, он вел воображаемые разговоры с паучихой Шарлоттой, свиньей Уилбуром, крысой Темплтоном. Тем самым он наиболее близко подходил к тому, чтобы бросить кому-то вызов: с тех пор такого не повторялось.

Он сомневался, что эти люди застрелят его прямо в доме. Даже оттертая и более невидимая нево-оруженным глазом, кровь оставляла белковый след, который могли выявить специальные реактивы.