Русская война. 1854 - Антон Дмитриевич Емельянов

быть. И чем лучше офицер, тем чаще появлялось, и тем чаще он делился этим с остальными.

Алексей придержал друга, но ефрейтор не увидел ничего странного в вопросе и спокойно рассказал. В части взятого ими обоза оказались английские красные мундиры. Почти половина телег оказалась ими забита. Штабс-капитан Щербачев, как узнал, сначала ругался сильно, но потом приказал лейтенанту Лесовскому предложить их интендантам. И те, едва услышали, сразу загорелись. Никто так и не выяснил, какие у них были планы на чужую форму, но на обмен повелители армейских припасов пошли сразу же. Щербачев хотел теплые вещи, и вот им выдали по комплекту одеял и бурку на каждого в отряде, и еще сотню сверху.

— А он все нам! Пришел уже в ночи, оглядел привезенные запасы и сразу приказал разбирать. Нечего, говорит, вам мерзнуть.

Алексей тут же бросил на своего друга победный взгляд: смотри, мол, разве стал бы трус и размазня так заботиться о простом солдате? Митя только поморщился, но на этот раз ничего не сказал. А к позиции тем временем стали подъезжать и остальные гости, да и просто горожане, наслышанные о вчерашнем пари.

* * *

Вчера меня потряхивало. Сходил на прием, называется.

Сразу понял, что не усну, поэтому прогулялся до своих. Там выяснилось, что Лесовский уже добыл часть припасов, и я их тут же распределил. Чего без дела полезным вещам лежать? А потом рассказал собравшимся офицерам и солдатам отряда о заключенном пари. Те как-то сразу подобрались, задумались, а потом заулыбались.

— Правильно вы, ваше благородие, сказали, — заявил Николаев, еще один из моих ефрейторов. — Когда в окопе под обстрелом сидишь — это совсем не то, что в поле. Вроде бы и цел, а по ушам так и бьет. Каждый разрыв в теле отдается… Не смогут другие офицеры не признать вашу победу.

— Посмотрим, — на душе стало немного легче. — Кстати, для обстрела я хочу использовать не основную линию окопов, а левую траншею, что мы копали для смены позиций. Сможете к восьми утра ее углубить человек на десять?

Я прикинул, сколько нас соберется проверить на себе психологическое воздействие летящих ядер. Наверно, должно хватить. Игнатьев и Николаев пообещали, что все успеют. Мичманы Прокопьев и Алферов, оставшиеся за старших, пока Лесовский и Ильинский занимались моими поручениями, взяли на себя доставку подводы с ядрами. Вроде бы все обсудили…

Полная темнота окраин сменилась светом уличных фонарей в центре города, я добрался до кровати, приметил вернувшегося Ефима. Поганец явно испускал алкогольные пары, но сил разбираться с этим сегодня уже не было. Скинув сапоги и верхнюю одежду, я быстро сполоснул лицо и рухнул в постель. Мелькнула мысль: не проспать бы… Но на окне не было занавесок, я спал прямо под ним, так что у меня не оставалось шансов.

Утро началось с криков петухов. Я потянулся, вскочил с кровати и чуть не налетел на столик с утренним перекусом. Стакан вина, огромный кусок хлеба, два яйца и куча зелени. Не совсем то, к чему я привык, но почему бы и нет. Ефим, гордо стоящий рядом со всем этим богатством, был прощен за вчерашние гуляния, а потому споро меня побрил, и уже через полчаса я неспешно шел в сторону нашей позиции.

По пути меня перехватил Ильинский, который уже был в курсе всего случившегося.

— Город бурлит, — выдал он, сверкая красными щеками. Кажется, в отличие от меня он от утреннего вина отказываться не стал. — Все обсуждают тебя и князя Вяземского.

Князя? Я только сейчас узнал, с кем столкнулся. До этого смотрел только на погоны. Ну, поручик, ну, гвардейский — значит, не десятый чин, как у меня, а девятый. Как мне казалось, почти ровня. Но вот титул все менял. Такому, если станет врагом, хватит влияния доставить мне неприятности, даже будучи рядовым. Напишет какому-нибудь дяде в Петербург, и все, конец карьере штабс-капитана Щербачева.

Я выдохнул. Нечего волноваться, пока ничего не случилось. Может, этот Вяземский не такая и сволочь. Как минимум перевязь ордена Святой Анны у него на рукояти сабли я видел, так что представление о бое он имеет. Будет с чем сравнить.

— Григорий! Дмитрий! — нас нагнал Лесовский. Лейтенант тоже сиял покрасневшими щеками, и я подумал, что дело может быть все-таки не в вине, а в прохладном утреннем ветре. — Я уже сбегал на позиции. Пушки готовы. Десять легких 6-фунтовых, но есть еще четыре 24-фунтовых орудия и одно 48-фунтовое. Всех, кто засядет в окопах, славно потрясет!

Я прикрыл глаза, представляя. 24-фунтовая пушка — рабочая лошадка восемнадцатого века, в веке девятнадцатом ее ядро весом в примерно в одиннадцать килограмм, смотрелось уже не так внушительно, но… Нам должно хватить! А с учетом 48-фунтовой уж точно. Зарядов для более крупных пушек у меня не было, но тут уже, похоже, расщедрился Корнилов, решив уравнять шансы. Действительно, здесь нам не воспроизвести тот объем и длительность обстрела, как на поле боя. А калибр настоящей морской пушки сможет частично это уравновесить.

— Солдаты все пропотели, пока крупные пушки перетащили на позиции. Еще бы, почти двести пудов штука, но справились. Все на месте и уже готовы стрелять, — закончил свой рассказ Лесовский.

А я опять впал в прострацию. Двести пудов — это же почти три тысячи килограммов, три тонны на пушку. И эти махины люди умудряются таскать чуть ли не на своих горбах… Нет, нельзя жалеть людей! Как ведь со мной было… Жалеешь новенького на заводе, и он садится тебе на шею. Просто помогаешь, и он растет, а работать всем вокруг становится немного легче.

Я собрался, а потом, просто чтобы окончательно заглушить все лишние мысли, запел. Местное тело подсказало, что песня помогает, а память из будущего подкинула слова.

Наверх, о товарищи, все по местам!

Последний парад наступает!

Врагу не сдается наш русский солдат,

Пощады никто не желает!

Ильинский с Лесовским вытаращили глаза, но молчали, боясь сбить, а их губы безмолвно повторяли слова. Так и чувствовался вопрос: а что там дальше? А дальше как раз про море.

Все вымпелы вьются, и цепи гремят,

Наверх якоря поднимая.

Готовятся к бою орудия в ряд,

На солнце зловеще сверкая.[12]

— Красиво, — выдохнул Лесовский. — А дальше?

— А дальше пока еще не написано, — сказал я почти правду. Ведь действительно, и этих, и последующих строчек еще не должно было появиться.

— Что это