Под покровом небес - Пол Боулз

— Знаю, — рассеянно сказал Порт. — Я ненавижу это не меньше твоего.

— Нет, не ненавидишь. Но я думаю, возненавидел бы, если бы меня не было рядом, чтобы мучиться вместо тебя.

— Как ты можешь, Кит? Ты же знаешь, что это не так. — Он поиграл с ее рукой: приняв решение, он почувствовал себя с ней легко. Но она выглядела неожиданно болезненно чувствительной.

— Еще один такой городишко, и мое терпение лопнет, — сказала она. — Я просто-напросто вернусь обратно и сяду на первое же попавшееся судно, идущее в Геную или Марсель. Эта гостиница — сущий кошмар, кошмар! — После отъезда Таннера она пребывала в смутном ожидании перемены в их отношениях. Единственное отличие, вызванное его отсутствием, заключалось в том, что теперь она могла выражаться яснее. Однако вместо того, чтобы предпринять какое бы то ни было усилие и ослабить то напряжение, которое могло между ними возникнуть, она, напротив, решила не идти ни на какие компромиссы. Оно могло бы состояться сейчас или позднее, это их долгожданное воссоединение, но сама она ради него не пошевельнет и пальцем. Поскольку ни Порт, ни она никогда не жили сколько-нибудь упорядоченной жизнью, они оба совершили роковую ошибку, беспечно посчитав время чем-то несуществующим. Один год был похож на другой. В конце концов, все произойдет само собой.

На следующий вечер, накануне отъезда в Бу-Нуру, они поужинали рано, и Кит отправилась наверх в свою комнату укладывать вещи. Порт остался сидеть за темным столом под сводами галереи, пока внутри не отужинали последние постояльцы. Он вошел в пустую столовую и бесцельно послонялся по ней, глядя на горделивые свидетельства цивилизации: лакированные столы, покрытые кусками бумаги вместо скатертей, массивные стеклянные солонки и откупоренные винные бутылки с удостоверяющими марку салфетками, повязанными вокруг горлышка. Одна из розовых собак бочком заползла из кухни в комнату и, увидев его, протрусила в патио, где улеглась на полу с тяжелым вздохом. Он прошел через дверь на кухню. В центре помещения, под единственной слабой лампочкой, стоял Мохаммед, сжимая рукоятку большого мясницкого ножа, острие которого было воткнуто в стол. Пришпиленный таракан еще подрыгивал лапками. Мохаммед самым прилежным образом изучал насекомое. Он поднял взгляд и широко улыбнулся.

— Вы закончили? — спросил он.

— Что? — сказал Порт.

— Ужинать?

— О, да.

— Тогда я запру столовую. — Он пошел и перенес стол Порта обратно в столовую, везде погасил лампы и запер обе двери, после чего выключил свет на кухне. Порт переместился в патио.

— Идете домой спать? — поинтересовался он. Мохаммед рассмеялся:

— Зачем я весь день работаю, как вы думаете? Чтобы просто взять и отправиться домой спать? Идемте со мной. Я покажу вам лучшее место в Айн-Крорфе.

Порт вышел с ним во двор, где они минуту-другую поболтали, после чего вместе зашагали по улице.

Дом состоял из нескольких, объединенных одним общим входом через широкий, выложенный плиткой двор. И в каждом было несколько очень маленьких комнат, расположенных на разных уровнях, если не считать тех, что на первом этаже. Пока он стоял во дворе в мутной смеси из мерцания звезд и карбидных ламп, все эти ярко освещенные, похожие на коробчонки крохотные покои показались ему окружившими его со всех сторон жаровнями. Окна и двери многих зданий — настежь, внутри было полно мужчин, равно как и женщин, одинаково одетых в ниспадающие свободными складками белые одеяния. Это выглядело празднично и возбуждающе; без сомнения, у него возникло ощущение, что это злачное место, хотя сперва он и старался изо всех сил увидеть в нем признаки такового.

Подойдя к дверям комнаты напротив входа, Мохаммед заглянул внутрь и, поприветствовав кое-кого из сидевших на кушетках вдоль стен мужчин, вошел, махнув Порту следовать за ним. Им освободили место, и они присоединились к остальным. Мальчик принял у них заказ и, выбежав из комнаты, помчался на другой конец двора его выполнять. Мохаммед вскоре увлекся беседой с сидящим рядом мужчиной. Порт откинулся к стене и наблюдал, как девушки пьют чай и болтают с мужчинами, которые сидели напротив них на полу; он ждал какого-нибудь вольного жеста, хотя бы намека на косой взгляд. Но не последовало ни того, ни другого.

По какой-то загадочной для него причине в заведении околачивался целый выводок малолетней ребятни. Играя в сумрачном дворе, они вели себя послушно и тихо, совсем как если бы тот принадлежал школе, а не борделю. Некоторые из детей забредали в комнаты, и тогда мужчины сажали их к себе на колени и обращались с величайшей нежностью, похлопывая их по щекам и позволяя иногда затянуться от своей сигареты. Их общая предрасположенность к довольству, подумал Порт, вполне могла быть обязана случайной доброжелательности старших. Если кто-то из детишек начинал реветь, мужчины с добродушным смехом вытирали им слезы; рев вскоре прекращался.

Откормленная черная овчарка, предмет всеобщего обожания, вразвалку заходила из комнаты в комнату, обнюхивая обувь.

— Самая красивая собака в Айн-Крорфе, — сказал Мохаммед, когда та, тяжело дыша, появилась около них на пороге. — Она принадлежит полковнику Лефилье; он должен прийти сегодня вечером.

Когда мальчик вернулся с чаем, его сопровождал еще один, не старше десяти лет, ко со старческим, одутловатым лицом. Порт показал на него Мохаммеду, шепнув, что мальчик выглядит нездоровым.

— Да нет! Он певец. — Мохаммед подал ребенку знак, и тот начал отбивать ладонями синкопированный ритм и издавать длинные унылые стенания, построенные на трех нотах. Порту показалось совершенно неуместным и даже шокирующим — слушать, как этот юный отпрыск рода людского исполняет столь недетскую и заунывную музыку. Пока он пел, к ним подошли две девушки и поздоровались с Мохаммедом. Без всяких формальностей он усадил их рядом с собой и налил чаю. Одна была худышкой с выступающим носом, а у другой, слегка помоложе, наливные щеки как у крестьянки; лоб и подбородок обеих украшали синие татуировки. Как и у всех женщин, их тяжелые облачения были увешаны целым ассортиментом еще более тяжелых серебряных драгоценностей. Почему-то ни одна из них не приглянулась Порту. От обеих исходило что-то неуловимо будничное; их общество угнетало. Теперь он мог по достоинству оценить, какой находкой была Марния, несмотря на ее коварство. Он не видел здесь никого, обладающего хотя бы половиной ее красоты или изящества. Когда ребенок перестал петь, Мохаммед дал ему немного мелочи; он выжидающе посмотрел и на Порта, но Мохаммед прикрикнул на него, и тот убежал. В соседнем помещении играла музыка: резкая пронзительная раята в сопровождении сухих барабанов. Поскольку обе девушки наводили на него скуку, Порт извинился и вышел во двор послушать.

Перед музыкантами в центре двора танцевала девушка — если, конечно, движения, которые она совершала, можно было назвать танцем. Двумя руками она держала тросточку у себя за головой, и все ее телодвижения ограничивались гибкой шеей и плечами. Жесты, грациозные и дерзко переходящие в комические, представляли собой совершенный перевод скрипучих и лукавых звуков мелодии на язык образов. Но взволновал его не столько сам танец, сколько странно отрешенное, сомнамбулическое выражение девушки. Ее улыбка (а можно было бы добавить, и разум) была словно бы прикована к какому-то настолько далекому предмету, что о его существовании знала только она. В изгибе плоских губ и невидящих глазах сквозило в высшей степени безличное презрение. Чем дольше он смотрел, тем более завораживающим становилось лицо; оно являло собой маску совершенных пропорций, чья красота проистекала не столько из конфигурации черт, сколько из смысла, который проступал в их выражении, — смысла или его сокрытия. Ибо какое чувство таилось за этим лицом, было невозможно определить. Она словно бы говорила: «Вот танец. Я не танцую, потому что меня здесь нет. Но это мой танец». Когда пьеса подошла к концу и музыка стихла, она на какое-то мгновение замерла на месте, а потом опустила из-за головы тростник и, несколько раз глухо постучав по полу, обернулась и заговорила с одним из музыкантов. Удивительное выражение ее лица не претерпело при этом никаких изменений. Музыкант поднялся и освободил для нее место рядом с собой. То, как он помог ей сесть, поразило Порта своей необычностью, и вдруг до него дошло, что девушка была слепой. Эта мысль ударила его точно электрическим током; он ощутил, как у него заколотилось сердце и голове внезапно сделалось жарко.