Крестовый отец - Александр Логачев

— Тридцать семь. Хватает с горкой. Теперь я за рулем! — довольно потер потные ладони выигравший, сгреб брошенные карты и зачем-то жженой спичкой мазнул по картонке, будто и так не все ясно.

— А ну-ка дай колоду пощупать, — на правах держащего камеру затребовал Сергей.

— Пожалуйста, — без запинки протянул карты Табурет. И по его роже сразу было ясно, что никто колоду спецом не заряжал, обыкновенная колода, не на этом Табурет с Прикусом всех обувают.

Впрочем, и Шрам принял колоду не токмо для проверки. Для проверки он туснул два раза, которых за глаза хватило, чтобы въехать — нет в колоде ни маркерных карт с подрезанным краем, ни карт с выпуклой и вогнутой подрезкой. И главное, что в колоде все тридцать шесть единиц, то есть никто не держит пальмированого туза в рукаве.

А следующие взмахи рукой Шрам уже делал колоду в нужную под себя сторону:

— А почему бы и не перекинуться от скуки? Давайте так, выкупаю я должок этого пацана. Сколько там всего? — лениво, как удав, полюбопытствовал Шрам.

Это был прихват конкретный и бесповоротный. Если бы Шрам сел играть просто, обувальщики могли бы тут же вспомнить какое-нибудь дюже срочное и неотложное отвлекалово. И слиться. Могли бы ставку приземлить до одного бакса, и молотись с ними пол ночи. А так — никуда не деться.

Молодой торопливо, пока не передумали, подвинулся. И Шрам присел на освободившееся место.

— Мне восемьсот и Прикусу восемьсот пятьдесят, — обречено вздохнул Табурет.

— Ну тогда по восемьсот двадцать пять. Сдвигай, — протянул Сергей отлистованную колоду Прикусу.

— Вообще-то я — выиграл. Значит, мой черед сдвигать, — проблеял Табурет.

— Чтоб непруху переломать — имею право? За сдачу с меня двойной банк, — отрезал Шрам с барского плеча так убедительно, что Табурет дальше ныть передумал.

Прикус засопел, задвигал пучками бровей, почесался, но сдвинул.

И Шрам честно накрыл нижней частью колоды верхнюю подснятую часть. Еще пока так, что одна половинка по длине на треть сдвинута ко второй. И тут же правой рукой барским жестом швырнул меж игроками пачку «Мальборо»:

— Угощайтесь! — это он хитрым образом отвлекал, потому что в сей же миг чуть встряхнул кистью левой руки.

В замедленном показе это выглядело бы так: безымянным и мизинцем он захватил верхнюю половину карт. Распахнул колоду, будто книгу, а сложил уже в прежнем порядке. Как было до снятия. Но, ясное дело, наточенные пальцы шуршанули быстрее, чем глаза игроков от дармового курева вернулись к левой руке.

Табурет нервно задымил. Прикус не стал. Шрам раздал по три карты и обозначил козырь — трефа.

Прикус сменил тактику. Точнее, сменил систему подачи сигналов. Он взял свои жалкие три карты сразу в обе руки, причем оттопырив указательный левый палец. То есть просил зайти в пику. Шрам дал партнерам поменжеваться. Но только Табурет наконец решился зайти и полувынул из трех одну карту, Сергей расстелил веером три свои карты картинками наружу:

— Бура, — в натуре у Шрама состояли король, десятка и туз треф, — Четвертной переписываю с Табурета на Прикуса, как-нибудь разминетесь, — легко подхватился с лавки победитель и повернул шею к отмазанному первоходке, — Ты понял, чем обязан?

Просравшие Прикус и Табурет безмолвствовали.

— Понял, — заворожено прошептал молодой.

— Кстати, как там тебя?

— Китай.

— Не умеешь, не садись играть, Китай, — зевнул Шрам и побрел обратно. Туда, где продолжали травиться байки. Он и сам не мог понять, зачем спас сопляка. Наверное, луна во всем виновата.

А Плафон уже рассказывал за вертухайские шнурки:

— Ну, типа, не положено рядовым попкарям в ботинках со шнурками. Только офицерам дозволено. А тут один вертухай пошел к знахарке и говорит, хочу, мол, звание внеочередное. Та, типа, не удивилась, обсыпала ему лысину пеплом и дала пососать лягушечью косточку. И строго-настрого наказала в ночную вахту, когда командиры слиняют, переобуваться в ботиночки со шнурками.

Тот так и сделал. А в ночную смену редкий попкарь не прикимарит. Вот и наш под утро примостился на часок подавить харю. А как бы вот знахарка эта совершенно не собиралась попкарю погоны лепить. На самом деле у нее неделю назад с поличным зятя-щипача взяли, а она очень не хотела, чтоб дочка того с зоны ждала. Погубить, типа, зятя старая курва порешила и наворожила на шнурочки. И только припух вертухай, шнурочки сами собой развязались и в щелку уползли искать по камерам ненаглядного зятя.

Зятю-то подфартило. Его уже на пересылку отправили. А шнурочки обозлились, ведь не имеют права они наказ ведьмин забастовать. Ползают теперь по камерам и душат дрыхнущих невинных зеков, так что и следов не остается. По одному в месяц. А коновал как бы вот по тупости диагнозы лажовые ставит — то сердечный приступ, то грыжа, то туберкулез. И главная заковыка — неведомо, на какой крытке это деется. Может на какой другой, а может и у нас.

«Не спать, только не спать!» — в который раз приструнил себя Сережка Шрамов. Известно, не глупой байки испугавшись, просто она оказалась в жилу.

Шрам стал в проходе, несколько раз взмахнул руками, разгоняя спертый воздух и подкрадывающуюся дрему. А за окошком луна. Подглядывает, падла. И что-то неправедное в луне. Распухла, будто брюхо у собравшейся ощениться волчицы…

Тупая красотка с ногами от плеч,

Смирновская водка и русская речь.

Животная радость — любить и гулять.

Чего еще надо от жизни желать?

А шрамовские нефтебаксы текли в «угловский» котел стремительным горным потоком. Подследственный Шрамов за один день (а день этот еще не закончен) растранжирил столько, сколько иной за жизнь не заработает. Холить и лелеять должны такого узника, а не мечтать, как прикончить поскорее и побольнее.

И в первую свою камеру под номером сорок семь (она же ставшая последним домом для Панаса) Сергей пришел не с пустыми руками. Да, именно пришел, а не силком привели и втолкнули. Ходить в гости — пункт в перечне услуг питерского СИЗО, на него имеется свой тариф. Если разобраться, не так уж и дорого стоит это удовольствие. Вот что стоит дорого — срочный заказ. Доплата за срочность умножает в три, а то и пять раз доставляемый товар, и без того нехило умноженный против нормальной цены.

Ящика горькой на камерную ораву было не густо, чтобы напиться, но в ровень, чтоб помянуть хорошего человека. В память о Панасе камера также получила коробку безфильтровых «Радопи».

Между прочим, сорок седьмая после отчаливания Шрама жила в безвластии не долго. Как прослышали, что из карцера Шрама перетасовали в другие хоромы, здесь восстановился прежний, дошрамовский статус кво. Заправлять вновь стали молдованин Гайдук и Боксер. Зачмыренного парашей губастого Кузю, получившего от Шрама погоняло Губа, у параши, понятное дело, и оставили. Мужика, неудачливого игрока на «просто так», за которого вступился Шрам, Гайдук с Боксером более не трогали, боялись.