Инстинкт № пять - Анатолий Королев

Уже можно было легко прочесть на ладонях учителя роковую вязь: «Но, по счастию, в это время проходили мимо домика бабушки Красной Шапочки дровосеки с топорами на плечах…»

Буквы были выжжены, словно тавро на коже раба.

Провидение на наших глазах переписывало финал вещей сказочки о Добре и Зле, где смерть красной героини отменяется смертью черного героя…

— Последнее усилие, Герман! — закричал страшным голосом маг. — На дно!

Но я был настолько измотан, настолько не в себе, что, как лунатик, побрел в сторону лесенки и стал выбираться из бассейна наверх, — я не сдался, нет, я хотел передышки.

— Это приказ, лейтенант!

Генерал впервые обратился ко мне, как к подчиненному.

Я был уже на последней ступеньке.

Сейчас появится конь… И не успел я добежать чувством до кончика мысли, как из воды показалось черное чудовище. Но это был вовсе не конь! Это была адская собака с шипами на широком ошейнике из телячьей красной кожи!

Тот самый Перро — пес людоеда — учуял у меня под кроватью лесного каннибала. Он был дик, словно Цербер, стерегущий врата Аида.

Пес волком кинулся и сорвал мое тело с отвесной лесенки вниз, в пасть кипения.

Я очнулся от щекотки под носом — это был шаловливый побег вьюнка. Я лежал на огородной грядке, в тени цветущего розмарина, под его ветхой сенью, среди стрел зеленого лука-порея, зонтиков укропа и султанов сельдерея. По соседству пестрели тыквы, краснели томаты, а у плетня красовались пышные уши лопуха и острые костры крапивы.

Солнце стояло в самом зените и тянуло ко мне свои золотые спицы сквозь дырочки в обороне куста.

Щекотка вьюнка, аромат розмарина, дух мяты с душицей, уколы солнечных соломинок окончательно привели меня в чувство. Вокруг меня простирался живой мир человечков. Кудахтали куры в курятнике. Повизгивали свиньи в загоне. Скрипели у запруды крылья водяной мельницы. Наконец дно проклятой монады! Ура! Я легко вскочил на ноги и перемахнул через плетень. Это был крайний дом в деревушке, от которого бежала через мостик над ручейком к лесу узкая тропка. И там наконец-то я заметил веселое красное пятнышко: роковое чудовище в бархатной алой шапочке с плетеной корзинкой в правой руке. Девочка шла к лесу, бегая за летними бабочками и собирая букет из полевых цветов.

Я пустился вдогонку.

Единственное, что тревожило глаз, — вид на вершину монады, которая голой скалистой горой вырастала за далью зеленого дола. Там на макушке горы белел знакомый чертог замка Спящей красавицы, но на этот раз он был увенчан не сверкающим веретеном, а неясным сиянием распятия, и не шерстяная нить сбегала с веретена, заставляя вращаться адский волчок, а мерцающая струя Христовой крови, текущей из раны от римского копья на ребре.

Это был дурной знак для пифий и ясновидцев.

И зловещие предметы спасения множились: в кустах орешника у ручья я легко разглядел пестроту избиения младенцев, блеск медных шлемов на воинстве Ирода, убитых детишек в зеленых пеленах от ореховых шкурок, капли пеночек, бисер пота Спасителя на диких левкоях у тропки.

Дальше — больше!

В тени деревянного мостика тлела огнисто-снежная вифлеемская звезда, и тут же по краю песка вдоль потока чистой воды спешила через пустыню кавалькада неугомонных волхвов со своими святыми дарами. Я успел даже заметить цель их движения — копна сена на заливном лугу, окольцованная стадом курчавых барашков овечьего стада.

Единственное, что внушало надежду на благополучный исход боя, — лилипутские размеры фрагментов Писания, ничтожность фигур, карикатурные тени, наконец, вся тщета попытки слепить чертоги зимы из снежного Рождества в спелом накале зенитного солнца… все таяло на глазах и блестело крупной слезой.

В несколько сильных прыжков я догнал Красную Шапочку, которая, заметив мое приближение, остановилась и устремила на меня простодушный взгляд голубых глазенок невинной девочки. Мне стоило огромных усилий быть учтивым и не выдать свое тайное знание. Непобедимое чудовище имело вид самой доверчивости — курносая кроха с перламутровым личиком в рыжих веснушках, в чистеньком платьице, в переднике из белейшего льна, в полосатых носочках и уютных башмачках. Вокруг лилейной шейки змейкой обвивалась жилка кожаного шнурка с крохотным крестиком. Алели губки. Пунцовым румянцем круглились свежие щечки. Бархатистым блинцом свисала на лобик красная шапочка. Васильками лучились глаза, а ресницы малышки были так длинны, что, загибаясь, доставали до бровей. Даже ротик чудовища сверкал сладким перламутром молочных зубов.

И все же я сразу узнал ее — мою попутчицу из ночного экспресса! И пусть она имела обманный вид акварели на фоне цветущего луга — от скрытого ужаса екала селезенка, гуляла под языком слюна. Я чувствовал себя на краю кромешной пропасти: один неверный шаг — и я покойник. Вот какой панический страх внушала прелестная крошка! Передо мной была тайна мира, смертельная точка монады, перводвигатель симметрии, источник отражения, сердце мрака, камень для пифии и ясновидца, розмарин для ноздрей жреца, зеркало змеи.

Придав своему грубому хриплому голосу как можно больше мягкости, как бы сгладив басовую шерсть, я спросил, куда она идет. Дитя задумалось, повертело у розочки рта луговой лютик и ответило, что идет проведать свою бабушку, которая простужена, и несет ей гостинцы: лепешку да горшочек масла, которые ей послала мать.

Бестия приняла правила игры и ничего не заподозрила.

«А далеко ли она живет?» — я скосил взгляд — против воли — на гибельную корзиночку.

«Да, очень далеко, — ответила мне Красная Шапочка. — Вон за той мельницей первый домик».

Вокруг крошки бродил ветерок. Он шаловливо трогал льняной передник, перебирал пряди белокурых волос, глянувших из-под шапочки: все казалось детской забавой. Но только казалось: на донце проклятой корзинки, так, чтобы козявка не заметила, вцепившись когтями в прутья и сложив домиком крылья, висела химера, в которой я легко узнал гримасные очертания все того же черного пса с гривой вороного коня и пастью серого волка — так он пародировал Троицу.

«Ну, — сказал я как можно учтивей, — тогда я тоже пойду проведаю твою бабушку; я пойду через лес этой дорогой, а ты пойдешь прямо по тропке, и мы посмотрим, кто из нас раньше придет».

«Ладно», — она сбросила корзинку с гостинцами с локотка в ладошку и, схватив в кулачок плетеную ручку, устремилась наперегонки с роком по волчьей тропе в тенистый простор соснового леса, где мое чуткое ухо слышало далекий перестук топоров — это дровосеки рубили дрова.

Вперед, лейтенант!

Я в считанные минуты пробежал прямой дорогой через лес, миновал запруду у старой мельницы, тенью спугнул стаю лягушек на сонных кувшинках и стал прыжками подниматься к цели магического сражения — к точке гибели текста, к домику бабушки, где на большой деревянной кровати покоилась смерть Красной Шапочки.

«Дерни за веревочку, дитя мое, дверь и откроется».