На грани развода - Маша Трауб

Даша заплакала. Степан, взмокший, потому что успел оббежать весь пляж, сказал:

– Коль, я просто хотел, чтобы тебе было весело. Поэтому мы каждый раз разными дорогами ходили. Чтобы тебе не стало скучно.

– Я хочу как муравьи. Можно? Мне нравится наша дорога. Я ее запомнил. А другую не запомнил. Мне не скучно, когда по одной дороге ходишь. Мне так веселее, чем если по разным. А можно я буду на муравьев ходить смотреть?

Коле, естественно, всё разрешили. Даша пообещала сыну, что они не только будут ходить одним маршрутом, но и карту поселка нарисуют. Коля обрадовался. А когда вернутся в Москву, купят специальную муравьиную ферму, и у Коли будет свой собственный муравейник.

Только все успокоились и собрались идти на море, как раздался рев. Плакали Кира с Аней, да так, что все взрослые снова сбежались, готовые к самому страшному.

– Что? Где болит? Ты упала? Ударилась? – спрашивала Марина, оглядывая Аню. Вика стояла над Кирой. Девочки рыдали в один голос, и так горько, что можно было сойти с ума.

– Успокойтесь, объясните, что случилось! – строго сказала Марина.

– Улитки. Их нет, – сказала Аня.

– О господи. Ну уползли, найдете новых. А эти на волю захотели. – Марина смогла наконец дышать и пыталась взять себя в руки.

– Нет, они не уползли. Их выбросили. То есть он выбросил. Вон. – Кира, не прекращая плакать, показала в сторону общего стола.

Все повернулись и увидели, что на столе стоит пищевой контейнер с черешней, а за столом сидит Стас, ест эту черешню и читает свою «Камасутру для ораторов».

– Это точно ваш контейнер? – спросила Вика.

– Да, с оранжевой крышкой. А вон там выброшенные листочки и цветы, которые мы для улиток сорвали.

– Стас, откуда этот контейнер? – Вика подошла, готовая на все, включая убийство, но Стас не почувствовал, что пора уносить ноги.

– Здесь стоял. На столе. А что? Там какая-то дрянь была. Я помыл. Угощайтесь. – Стас придвинул контейнер поближе к Вике.

– А ту дрянь ты куда дел? – Вика улыбалась так, что на месте Стаса любой бы уже описался от страха.

– Выбросил в кусты. А что случилось? Девчонки, хотите черешню? – Он улыбнулся девочкам, и те залились слезами с новой силой.

Вика взяла контейнер и медленно высыпала черешню Стасу на голову. Тот, обалдев, не произнес ни звука. Марина в это время ползала по кустам в поисках улиток. Девочки кинулись ей помогать. Стас опомнился и вскочил с места. Он подошел к Вике, и всем показалось, что сейчас он поднимет на нее руку. И да, он замахнулся.

– Только посмей. – Вика даже не дрогнула. Стас сразу сдулся и плюхнулся на стул.

– А душонка-то у тебя заячья, – сказала презрительно Светлана Михайловна.

– Ой, Коля! Ты нашелся! Слава богу! Ты где был? – прибежала Женя.

– На муравьиной дороге, – ответил Коля.

– Как здорово. А мне покажешь? Я в детстве тоже любила муравейники разглядывать. У бабушки в деревне был один, здоровенный, красивый. А чего вы такие странные? – Женя не знала, как реагировать. Все молчали.

– Ничего, – отозвалась Вика.

– Мам, я нашла Звездочку! – крикнула Аня.

– Все на месте! – поддержала Кира.

Девочки сложили в контейнер найденных улиток, сорвали новые листочки и цветы.

– Какие улитки! А как их зовут? Слушайте, я таких красивых никогда не видела! Вы им целый домик устроили! А чем кормить будете? – Женя тут же с восторгом переключилась на улиток.

– Пойдемте на пляж, – позвала Светлана Михайловна. – Мне кажется, всем нужно поплавать, освежиться.

Все ушли собираться. Стас молчал и держался подальше от Вики. Марина прекрасно понимала, что, если бы не Женя, Вика бы не промолчала. Она бы такой скандал устроила, что Стас надолго его запомнил. Но Женя, которая откликалась на чужие беды, радости и волнения… Вика не хотела, чтобы Жене было плохо из-за мужа, чтобы и она чувствовала себя виноватой. Марина гадала, знает ли Женя, что ее муж способен поднять руку на женщину? Заячья душа – очень точное определение.

Марине дико захотелось кофе. Из-за утренней беготни она забыла позавтракать. Оставив Аню на попечение Жени, которая решила построить не просто замок из песка, а целый Парфенон, Марина пошла в «Утопию». Кафе еще было закрыто, но на веранде сидела Луиза и пила кофе.

– Доброе утро. Вы не работаете еще? Просто очень кофе хочу, – призналась Марина. – У нас с утра дурдом.

– Заходи, конечно. Я тебе сама сварю. – Луиза пошла на кухню и вернулась с кофейником. Еще принесла тарелку с сыром и хлебом, еще теплым.

Марина не собиралась спрашивать, почему Луиза утром в кафе, а не в магазине, но та сама стала рассказывать.

– У Георгия опять бессонница. Совсем не спит. Я волнуюсь за него.

– У него что-то случилось?

Луиза пожала плечами.

– Когда сердце болит много лет, не нужно чтобы что-то случалось. У нас, у женщин, как это называется? Депрессия? У мужчин тоска. Накатывает так, что им плохо. Они не плачут, не жалуются, тоску некуда выплеснуть. Мы хоть покричать можем, а они – нет. Георгий всегда такой был – любую боль молча переносил. Тяжело знать, что жизнь прошла, а ничего не сбылось.

– У женщин тоже так бывает, – заметила Марина.

– У женщины есть дети. У меня сын есть. В нем мое счастье. А у Георгия даже детей нет. Бог не дал. Раньше легче было, а сейчас я его боль на себя переношу, принимаю. У меня начинает сердце болеть. Хочешь посмотреть? Иди.

Луиза открыла дверь и завела Марину на кухню. Марина ахнула, не зная, что сказать. Вся кухня была уставлена подносами, на которых лежали арбузы и дыни. Все они представляли собой маленькие шедевры. Арбузы превратились в птиц, дыни – в цветы. В углу кухни, на низкой табуретке сидел Георгий и тоненьким ножом вырезал очередную картину на дыне – лицо женщины, очень похожей на Луизу. Шеф-повар и хозяин кафе даже головы не поднял, когда на его кухне появились посторонние.

– Он так с пяти утра сидит, – пожаловалась Луиза. – Георгий, дорогой, хватит. – Она подошла и положила руку на плечо мужчины, которого до сих пор любила и который любил ее. Он поцеловал тыльную сторону ее запястья и вернулся к вырезанию локона на дыне.

Луиза тяжело вздохнула и понесла уже готовую работу – павлины, вырезанные на арбузе, в кафе – выставить на обозрение для привлечения клиентов.

– Он хотел стать художником, – продолжала рассказ Луиза. – Мечтал уехать учиться в Италию или Францию. Мои родители поэтому считали, что он будет для меня плохим мужем – кому нужны калякалки для туристов? Не сможет семью прокормить. И я буду жить на гроши, которые он за свои картинки еще, дай бог, получит. Георгий все-таки уехал учиться. Но вернулся. Ему было тяжело возвращаться. Все родные сказали: «Конечно, вернулся, какой из тебя художник?» И в институте ему так же сказали: «Какой из тебя художник?» Там же все гении, все амбициозные, все талантливые. Георгий обиделся. Он гордый. Если бы ему встретился учитель, который поддержал, сказал, что у него есть талант, он бы стал художником. И очень известным. Но когда он в первый раз вернулся, умер его отец, который был хозяином «Утопии». И кафе Георгию перешло по наследству. Когда умерла его мать – она всего на два года пережила мужа, – Георгий опять уехал. Учиться на повара. А что оставалось? Мать взяла с него обещание, что он не продаст «Утопию». Георгий поклялся, хотя ему и дела не было до ресторана. Но он очень ответственный. Если пообещал, обязательно выполнит. И он не мог себе позволить готовить, не выучившись. Не хотел, чтобы стыдно за свою работу было. Но он никогда не любил готовить. Ему нравилось выкладывать блюдо на тарелки, презентацию делать, подачу. Настоящие шедевры получались. Даже есть жалко. Вместо холста у него тарелка была. Ты не думай, я так говорю не потому, что им восхищаюсь. Все так говорили. Даже удивлялись – как можно так красиво еду выкладывать, а готовить – жарить, парить, смешивать вкусы – не любить. Георгий не смог, хоть и пытался. Да, делает вкусно, готовит профессионально, но без души. Блюда холодными получаются, как его сердце. В нем нет страсти. Когда ему совсем плохо становится, он дыни и арбузы вырезает. Людям-то все равно, наплевать. Он потом своих птиц, цветы и портреты нарезает и в качестве бесплатного десерта отдает. Гости радуются, если бесплатно. Они даже не замечают, какие ровные, просто идеальные куски выходят из-под ножа Георгия. Гостям все равно, какие куски. И все равно, что есть. Мало кто чувствует, разбирается во вкусах. В больших городах, в ресторанах, там да. А у нас… Георгий для детей любит готовить, но дети хотят только пасту. Без всего. Или нагетсы с картошкой фри. Но Георгий только тогда оживает, оттаивает, когда для детей готовит. Но дети есть отказываются – как можно съесть собаку из оладушек с ягодами, которая так жалобно смотрит, что ребенок плакать готов. Или принцессу, у которой платье как настоящее, а на самом деле это пудинг? Георгий из одной виноградины может такой цветок вырезать, что захочешь его в вазу поставить! А что мне остается? Я не могу ему родить ребенка, для которого он бы готовил. Я могу только сидеть здесь и смотреть, как он вырезает.