Английская портниха - Мэри Чэмберлен

Ада потеряла счет дням и начала отмерять время по менструальным циклам. В приюте для стариков по крайней мере воскресенья отличались от будней и по ним можно было отсчитывать недели, но здесь все дни были одинаковыми. Аду выпускали поесть и в уборную. Ей выдали тазик для мытья и мочалку. Однажды она получила посылку с новеньким апостольником, панталонами и сорочкой. Надо полагать, от Красного Креста. Сестра Бригитта связалась-таки с ними, умница. Хорошо бы получить еще и письмо.

Как там говорила сестра Бригитта? Запоминайте даты. Это важно. Ада решила помечать дни – мелком на нижней стороне столешницы. Стояло лето, конец июля 1942-го. Она провела здесь семь месяцев, на ее глазах снег превратился в дождь, а дождь сменился солнцем. У нее потели пальцы, когда она шила, и она постоянно вытирала их о кусок ветхого полотенца, чтобы не оставлять жирных следов на изысканном крученом льняном батисте и жоржете фрау Вайс.

Как-то в жаркий день дверь отворилась и, постукивая тростью об пол, в комнату вошел герр Вайс, подтянутый, холеный, в белой сорочке и жилетке защитного цвета.

– Nönnchen[32], – приветствовал он ее. – Племянник сообщил мне, что вы здесь.

Она не ошиблась. Герр Вайс все это устроил, воспользовался родством с оберштурмбанфюрером, которого Ада до сих пор ни разу не видела. Она подобралась, сжала кулаки так, что пальцы вонзились в ладони, стиснула зубы.

– Ну же, моя малышка сестра Клараляйн. – Металлический наконечник трости звучно сигналил о его приближении. – Вы мне не рады?

Зачем он явился? Спустя столько месяцев? Что ему нужно?

– Вы даже не улыбнулись вашему старому профессору. – Потянувшись тростью, он приподнял подол ее рясы. – Разве не чудесно вновь услышать английскую речь?

Будь вежлива с ним. Не напрашивайся на неприятности. Ада улыбнулась коротко, принужденно. Добившись своего, он расплылся в улыбке.

– Я уже забыла, как она звучит, эта речь.

– Родной язык нельзя забыть, – засмеялся герр Вайс. – Он остается с нами навсегда. Не присесть ли нам?

Ада взяла за правило убирать свою постель по утрам, возвращать подушки на кресло, сворачивать наплечник сестры Жанны и прятать его под нижнюю подушку. Она придумывала себе повседневные обязанности, чтобы привнести порядок в свою жизнь, и эти самые обыкновенные действия, напоминавшие о другом мире, помогали держаться.

– Здесь лишь одно кресло, – заметил герр Вайс, направляясь, прихрамывая, к ее «постели». Стук, стук. Он сутулился сильнее, чем прежде. Совсем старик, подумала Ада.

– Я сяду на табуретку, – сказала она. На безопасном расстоянии.

– Как хотите, – пожал плечами профессор, – как хотите.

Она села, напряжение спало, мускулы расслабились. Не бойся, твердила она себе. Он пришел, просто чтобы поговорить, еще один урок английского. И не более того.

– Как вам здесь? – спросил герр Вайс.

– Как в тюрьме, – ответила Ада, – неплохо.

Это было правдой. Куда тяжелее мыть стариков, мертвых или умирающих, со сморщенными мошонками и руками-клешнями, цепляющимися за одеяло. Пусть она недоедала, и у нее не было ни сменной одежды, ни приличной кровати, и работала она с утра до ночи, но этой работой она могла гордиться. Хотя фрау Вайс никогда не хвалила ее и тем более не благодарила, Ада знала, что хозяйка ценит ее мастерство.

– Я не сомневался, что вам понравится, – заявил герр Вайс. – Я пришел бы навестить вас раньше, но подумал, что надо дать вам время освоиться.

Он явно хитрил. Что у него на уме? Они были одни в комнате, и никто сюда не зайдет. Ножницы на столе, Ада легко до них дотянется. Если он подойдет к ней, она вскочит и схватит ножницы. Сердце у нее колотилось. Получится ли у нее? Он хотя и старик, но крепкий старик, сильный. А она худа и слаба. Неравный бой.

– Странно, дорогуша, – говорил он, – вы не кажетесь счастливой. В жизни случаются вещи и похуже, поверьте. В следующий раз, когда я приду, я бы хотел рассчитывать на более благосклонный прием. Но сейчас пора ужинать, мой племянник помешан на пунктуальности.

Он рывком встал с кресла, взял трость, которую прежде прислонил к подлокотнику. Щелкнул каблуками, поклонился:

– Полагаю, нам подадут дикого кабана с отменным французским кларетом. Урожай 1921 года. Наше немецкое вино – хорошее вино, но ему недостает французской текстуры. Доброго вам вечера, сестра Клара. – Он заковылял к двери, но задержался на секунду, обернувшись в Аде: – Нам многое нужно отпраздновать. Русские отступают. – Герр Вайс улыбнулся, кивнул на прощанье: – До следующего свидания.

Ада не шевелилась, пока звук его шагов не смолк в глубине коридора. Утерла глаз тыльной стороной ладони. После стольких месяцев она воображала, что освободилась от герра Вайса, от его липких заигрываний, костлявых пальцев, что мертвой хваткой прижимали ее ладонь к его паху, пока он извивался и стонал. Ее тошнило от этих воспоминаний, и вот теперь эта гадость вновь нависла над ней. Придет ли войне конец когда-нибудь, начнет ли она новую жизнь? Но что останется, когда закончится война? Кто останется? О том, как идет война, она мало знала. Фрау Вайс никогда об этом не говорила. Но если русские отступают, это что-то значит. Ада плохо разбиралась и в географии, и в политике, но отец, помнится, рассказывал ей об огромной России. И даже не о России, но Союзе Советских Социалистических Республик. Ты только подумай, Ада, величайшая страна в мире, и это социалистическая страна. Рай на земле. Если они отступают, значит, теперь Германия – самая великая. Как там герр Вайс называл свою страну? Третий рейх.

Она мечтала услышать отцовский голос. Хлебнула ты лиха, дочка. Мечтала начать сначала, с того момента, когда все в ее жизни пошло не так, потому что она встретила Станисласа. Вернуться к миссис Б. и в тот лондонский вечер сделать иной выбор. Нет, спасибо. Я должна ехать домой и не могу принять вашего приглашения на чай в «Рице». Где бы она была сейчас? Мисс Воан, наша самая искусная модистка. Она смогла бы найти себе мужа. Верного, честного, а не предателя, как Станислас. Мужа себе под стать.

Вместо всего этого ее заперли в тюрьме, где герр Вайс может делать с ней что пожелает, где она портит себе зрение, а ее молодость улетучивается. Рабский труд, Ада это понимала, – но все же она шьет, она создает. Модистка. Когда война закончится, если она вообще закончится, Ада опять поедет в Париж. Почему нет? В конце концов, опыта у нее изрядно прибавилось. И она не станет распространяться, откуда этот опыт взялся. Дом Воан. Нужно, чтобы кто-нибудь ее поддержал на первых порах, как Коко Шанель в свое время, тот, кто разглядит ее талант. Modiste extraordinaire[33]. Как назывались те стародавние волшебники, что превращали металл в золото? Алхимики. Она из их числа и занимается тем же. Вот что такое война, ее война. Металл. И она превратит это в золото. Когда-нибудь. Возможно. Она должна надеяться. Ада потеряла любимого человека, родителей, братьев и сестер, своего ребенка, но это ей нельзя потерять.