Око за око - Марина Александрова

— Что с ним? — в один голос, но на разные лады произнесли несколько человек у вышедшего от Григория лекаря.

— Глоточная, — с сомнением в голосе произнес лысоватый Стефан, похоже, и сам не знавший, какая хворь напала на Отрепьева.

— Жить будет? — заметив тон лекаря, спросил Ярослав.

— Это уж одному Господу известно. Мужик он, конечно, крепкий, но хворь тяжелая. Если до завтрашнего утра доживет, то бояться нечего будет, иначе Адаму придется нового конюха искать.

— Да чем же ему помочь можно? — допытывалась Зося, то ли неровно дышавшая к Григорию, то ли просто по доброте душевной желавшая ему помочь.

— Это дело нехитрое. Жар снимать обтиранием, примочки, отвары из трав… Держи, Зося, — обратился Стефан к служанке, протягивая ей какой-то пакет, и лекарь начал подробно рассказывать, что нужно делать, как готовить и принимать отвар.

Евсеев стоял и ушам своим не верил — неужто завтра утром Гришка может отправиться на тот свет? Ему не только было жалко друга — вместе с Григорием могла погибнуть и частичка его души.

Нет, этого просто не может быть! Ведь по большей части из-за Отрепьева он согласился покинуть отряд Герасима, в котором к тому же был не последним человеком. А теперь, если Гришки не станет, что же, ему так и придется конюхом служить на чужбине?

Кажется, только сейчас Ярослав стал осознавать, что именно Отрепьев наполнял его жизнь хоть каким-то смыслом. Ведь не будь Гришки, он бы ни за что не поставил перед собой никакой цели, и не стань его сейчас, Евсеев никогда не попробует сам осуществить его задумку…

— Ярыш, я знаю, что ты переживаешь за Гришку… — в раздумьях Ярослав и не заметил, как к нему подошел Стовойский, — но ты ему ничем не сможешь помочь. Прости, дружище, — хлопая Евсеева по плечу, виновато добавил Ян, — но тебе придется сегодня заменить Отрепьева на конюшне.

— Да, конечно, — уныло пробормотал Ярослав, и попросил Анну:

— Анюта, забежишь ко мне, скажешь, что и как.

Однако Ярославу больше не пришлось забивать голову мрачными мыслями — работать пришлось за двоих, и дела совсем замотали почти не спавшего Евсеева. До обеда Анютка забегала несколько раз на конюшню, но в ее словах не было ничего утешительного.

Поначалу его состояние никак не менялось, потом жар усилился, а вскоре прекратился даже бред. Ярослав, отправляясь к обеду, заскочил на минутку проведать Отрепьева, но расстроился еще больше — Гришка был похож на труп, только что еще дышал.

В остальные полдня, бегая из одной конюшни в другую, Ярослав, не спавший почти всю ночь, да еще и переживавший за Гришку, и сам скорее напоминал мертвеца, чем живого человека. «Слава Богу, что этот день закончился, — подумал Ярослав, чуть ли не выползая под конец дня из конюшни. — Теперь понятно, отчего Юзеф так горько пил. Эдак я и сам по вечерам скоро валяться здесь буду». Однако, несмотря на весь соблазн, выпить кружечку и завалиться спать Евсеев не мог — наверняка Гришке сейчас в тысячу раз хуже.

Завидев множество слуг, с угрюмыми лицами толпившихся около дверей Гришкиной комнаты, Ярослав понял, что мрачные пророчества Стефана начинают сбываться.

— Как он? — спросил Евсеев у Зоси, которая, кажется, переживала за Гришку больше всех.

— За духовником послали, — пытаясь сдержать слезы, прошептала Зося.

— К нему можно?

— Можно, но кроме духовника, он никого не хочет видеть…

Эта весть просто убила Ярослава, и он в изнеможении сполз по стене. «Эх, Григорий, от сабли не погиб, а теперь от какой-то глоточной помереть придется? Вот тебе и судьба…»

Ярославу казалось, что в ожидании духовника прошла целая вечность — кто-то приходил, кто-то уходил, и все постоянно спрашивали, как же себя чувствует Гришка. Только Ярослав и Зося так и остались в коридоре. Не глядя друг на друга, они с замиранием сердца ждали, что же будет дальше. Вскоре мерное шушуканье наконец прекратилось — слуги почтительно расступились, пропуская запыхавшегося Отца Василия.

— Дети мои! Умирающему необходим покой. Позвольте ему в тишине покаяться в своих грехах, — обратился он к толпившимся около Гришкиной комнаты, и слуги Адама покорно покинули коридор.

Только когда стихли последние шаги, Отец Василий вошел к Отрепьеву. В маленькой, тесной комнатенке было душно и темно: единственная свеча, дававшая слабый, неровный свет, не могла разрушить темноты наступившей ночи. Пахло чем-то непонятным, кажется, какими-то травами.

Василий присел около умиравшего, и тот открыл глаза. Григорий, вперив в Отца Василия смутный взгляд, долго хрипел, пока наконец едва слышно не смог выговорить:

— Умираю. Предай мое тело земле с честью, как хоронят детей царских…

Голос Григория на некоторое время затих, но чуть позже он продолжил:

— Не объявлю своей тайны до гроба; когда же закрою глаза навеки, ты найдешь у меня под лавкой свиток и все узнаешь, но другим не сказывай. Бог судил умереть мне в злосчастии…

Отрепьев еще что-то пытался сказать, но вместо слов из его горла был слышен только хрип; глаза Григория закрылись, и он впал в забытье. Василий подумал было, что Гришка умер, но, приложив ухо к его груди, понял, что он жив — сердце все еще билось.

— Григорий! — позвал конюха Василий.

Ответа не было. Он взял Отрепьева за руку, пошевелил, но умирающий по-прежнему не отзывался. Отец тихонько подошел к двери, послушал. Кажется, поблизости — никого. Для верности Василий все-таки выглянул — все тихо. Дрожащими от волнения руками Василий обыскивал лавку — было в словах Григория что-то такое, что заставило отца трепетать. Чуяло сердце — что-то важное должно быть в этом свитке.

Поиски, однако, не приводили к успеху. Василий уж было подумал, что слова умиравшего были обычным в таких случаях бредом, как вдруг его рука и в самом деле наткнулась на какой-то сверток. Вытащить его оказалось непросто — для этого нужно было подвинуть Григория.

Василий еще раз пошевелил Отрепьева — нет, он в беспамятстве, и, смело его отодвинув, вынул сверток. Отец поспешно его развернул — там, как и говорил Григорий, действительно была бумага.

Отец поспешно ее развернул, и, по мере того, как он читал все дальше и дальше, его глаза все больше и больше расширялись от удивления…

Длинная и витиевато написанная, эта бумага гласила о том, что умиравший здесь человек, служивший у Адама Вишневецкого, которого все знали под именем Григория Отрепьева, был законным наследником престола Российского, царевичем Дмитрием, который чудом остался жив.

Вместо него, как писалось в бумаге, злодеи умертвили сына иерейского Сергея Мещерякова. Дмитрия же укрыли добрые вельможи и дьяки Щелкаловы, а после выпроводили в Литву, исполняя приказ Иоаннов, данный им на сей случай.

Странное чувство охватило Василия, когда он прочел эту бумагу. Вряд ли человек станет что-то выдумывать, собираясь отдать Богу душу, а это значило, что он только что разговаривал с Российским государем.