В шкуре зверя - Татьяна Смирнова

Утренний ветер, пробуждаясь от дремы, слетел с вершин, разнося на своих легких крыльях одну только весть – ночь прошла, не вечна ее власть, но вечен жизненный круг сменяющих друг друга света и тьмы. Вечна жизнь, потому что вечна любовь.

И вот он, долгожданный миг рождения нового дня, когда узенький огненный язычок вынырнул на дне самой глубокой межгорной расселины, тут же заполнив ее и выплескиваясь наружу, мгновенно затопляя светом и долины, и темные ущелья, и межскальные расселины с гладкими отвесными краями. Травы, опаленные солнечным ветром, зажглись в ответ золотым сиянием, приветливо кивая его первым порывам. Ароматы, спрятанные до этого в глубине дремавших цветов, вспорхнули на невидимых крылышках, кружа голову и пробуждая воспоминания о далеких днях, когда казалось, что ночь приходит на землю навсегда, и страх рождался в душе: наступит ли новый день.

Самым тяжелым был тогда последний миг перед рассветом, когда бешено колотилось сердце в благоговейном испуге и замирало восторженно, заполняясь светом, счастьем и силой, как и все вокруг. И одновременно с рассветом в одной стороне света таяли звезды и растворялась черная мгла ночи во все удаляющемся от земли небе. А свет восходящего солнца продолжал заливать своими золотисто-струящимися волнами мир. Точно великая сияющая горная река сорвалась с вершин, и беззвучно для постороннего взгляда, но для Дзигоро она с мощными величественными трубными звуками изливалась в долины сего мира из мира внешнего. Она текла, не сдерживаемая никакими горными преградами, заполняя собой самые глубокие ущелья, устремляясь с головокружительной высоты в бездонные пропасти, расселины межгорных откосов. Безудержный бег этой реки точно поглощал в себя все сонное, застывшее, погруженное во тьму и выплескивал позади совершенно иное по сути и по духу пространство. Сверкающий золотистыми нитями ветер верховий сплел свои струи с серебристым ветерком низин, и воздух заискрился мириадами вспыхивающих и тут же гаснущих искр.

Все вокруг Дзигоро мгновенно наполнилось живой силой, страстью и в то же время умиротворением, всепроникающим жизнелюбием, пониманием и принятием всего, что происходит вокруг в природе и во всем живущем и дышащем. И каждая искорка – это чья-то радость или боль, печаль или веселье, страдание или безмятежность – и все это связывает воедино мир, переплетаясь, а затем вновь рассыпаясь из единого бытия во множество событий прошлых, настоящих и будущих. Словно живая ткань времени и пространства течет от конца времен к началу, возрождаясь вновь и вновь от века к веку с каждым восходом солнца, с каждым новым днем. И, наконец, над заснеженными горными пиками медленно и неотвратимо взошла над проснувшейся землей огненная звезда, дарующая жизнь и смерть, изливающая подобно огненному богу Ахура-Мазда свет на праведных и неправедных. Так же, как и Будда, храня в мире ту хрупкую грань равновесия, которую очень трудно найти и еще труднее сберечь.

Высохший и превратившийся в серую пыль песок, взметал вверх под порывами ветра. Робкая зелень, пробивающаяся к свету, лишь затем, чтобы безжалостное солнце всего за несколько недель превратило ее в колючие тернии, да белые, выветренные всеми ветрами обломки песчаника причудливыми своими силуэтами хоть немного разнообразили довольно скучный пейзаж на много-много лиг вокруг. Эта земля лежащая в отдалении от проторенных и многолюдных караванных дорог была тиха и безмолвна.

Все выглядело как и всегда, но его не покидало чувство, что какая-то лишняя тень легла на залитую солнечным светом степь.

Мир оживал, обретая глубину и краски. Рождался новый день. Ночь умирала. Рождение – смерть. Вдох – выдох. Равновесие в природе определялось ее вечным режимом, которому подчинялось все, что существовало под оком Подателя Жизни. Дзигоро ощущал себя частью этого мира и великолепно вписывался в этот вечный режим.

Он танцевал, разминая железные и гибкие мускулы, не столько славя всеблагого Будду и исполняя свой религиозный долг, сколько просто подчиняясь вечному режиму, в котором жила Вселенная, и который он чувствовал каждой клеткой своего тела.

У Дзигоро не было определенного распорядка. Он вставал еще до рассвета, чтобы встретить солнце, а потом занимался тем, что просила душа: собирал травы, готовил лечебные отвары, разыскивал в горах редкие минералы и шлифовал их, чтобы открыть спрятанную красоту. Или просто бродил, наблюдая за жизнью природы, и учился у нее, как вчера, как неделю назад, как всегда. Дзигоро не пытался постичь тайны мироздания, проникнуть мыслью в сущность богов или открыть тайну бессмертия. В своем великом смирении он просил Природу научить его жить в равновесии с миром, принимая и отдавая, вдыхая и выдыхая, умирая и возрождаясь вновь.

Дзигоро был мудр, хотя сам так не считал.

Сегодня у него было дело – раненый пес. За ночь он выспался и отдохнул. Дзигоро положил легкую, сухую ладонь на громадный лоб собаки и тихо приказал: «Спи!», но пес не подчинился. Это удивило китайца. Обычно его сила, которую он называл Даром Будды, а городские невежды именовали магией, действовала на всякую живую тварь. Однако хоть пес и не заснул, но враждебности не проявлял и спокойно позволил Дзигоро осмотреть раны и заменить повязки, он был все еще очень слаб и двигаться не мог. Прошлую ночь Дзигоро вспомнил с содроганием. Чтобы дотащить тяжеленную собаку до пещеры, где он жил, понадобилась вся его сила до капли, и все-таки ее не хватило. Пришлось немного зачерпнуть из того источника, откуда Дзигоро черпать избегал, потому что это могло нарушить равновесие, и только боги знали, в какую сторону и насколько отклонятся чаши весов.

Китаец приготовил немудреный завтрак, отложил еду в миску и заботливо остудил. Пес посмотрел на темно-бурое месиво и отвернулся, не соизволив даже понюхать.

– Я понимаю, тебе нужно мясо, – вздохнул Дзигоро, – но тогда тебе следовало попасть к другому лекарю. Видишь ли, моя вера запрещает мне проливать кровь не только человека, но и животного. Будда, которому я поклоняюсь, призывает к мирной, добродетельной жизни в равновесии с природой. Мы не употребляем в пищу ни рыбу, ни мясо и довольствуемся плодами и злаками.

Пес презрительно фыркнул. Это было так по-человечески, что Дзигоро невольно рассмеялся.

– Тебе это не интересно. Понимаю. Но, видишь ли, в неизъяснимой мудрости своей, Будда запретил своим последователям силой тащить всякую тварь на путь добродетели. И поэтому, как только ты поправишься – я отпущу тебя на все четыре стороны. Ты сможешь охотиться, сколько твоей душе угодно, но только не здесь. Вблизи пещеры звери ручные, они не ждут от человека беды. Поэтому я отведу тебя поближе к Хорасану. Или куда-нибудь в другое место.

Собака смотрела на Дзигоро внимательно, словно понимала каждое слово. Китаец почувствовал беспокойство. Оно было вроде бы беспричинным, но Дзигоро был достаточно мудр, чтобы знать, что ничто в этом мире не происходит без причины. Он почувствовал неладное еще вчера, но отнес насчет Черной башни, в тень которой он так неосмотрительно забрел. А сегодня, когда встречал солнце, с новой силой ощутил странную тяжесть или, скорее, тревогу. Это не была тревога за жизнь собаки. Это было нечто чуждое спокойствию и гармонии, которые установились в его жилище. Нечто, похожее на угрозу, высказанную вполголоса.