Мои мужчины - Виктория Токарева
Шрифт:
Интервал:
– Вы сравниваете мужчину с собакой?
– Нет. Я сравниваю мужчину с женщиной. Я считаю: мужчины все делают лучше, даже женские специальности. Мужчины – лучшие повара, парикмахеры, модельеры. Ну и писатели, конечно. Среди женщин нет Чехова, Достоевского, Толстого.
Наиболее сильная писательница середины прошлого века – Вера Панова. Я ее очень люблю. Не завидую, просто восхищаюсь. Когда она умерла, в газете было сообщение и фотография другого человека. Никто не знал, как она выглядит.
Зависть разрушает человека изнутри, лучше ее избегать. Но был и другой вид зависти. Социальный.
– Это что значит?
– Я вам сейчас расскажу очень короткую историю: однажды мы сидели в журнале «Юность» – я, Гриша Горин, Хайт и Курляндский, Витя Славкин. Сейчас из этих пяти трое умерли, остались только я и Курляндский. А тогда нам было едва за двадцать. Мы были молодые, веселые и уже состоявшиеся. Стали спорить: кто из нас самый знаменитый? Мой рассказ «День без вранья» был уже напечатан, все его читали, обсуждали. Мне приходили письма от солдат и уголовников с предложением руки и сердца. Один уголовник прислал свой рассказ, очень сентиментальный. Содержание рассказа: на лесоповале валили дерево, а в его ветках ласточка свила гнездо, и в нем лежали яйца, или сидели птенцы – не помню. Зэки пилили ствол, а ласточка летала над ними, реяла, взмывала вверх и вниз, как будто умоляла остановиться. Чем кончилось – забыла. Наверное, зэки все же свалили дерево. Я запомнила подпись под письмом: «Глыба, он же Солженицын». Далее Глыба сообщает, что убил двоих в драке, за что и сидит. Значит, ласточку ему жалко, а людей он мочит легко.
Но вернемся в тот яркий летний день в журнале «Юность».
– Мы самые знаменитые. «Ну, погоди!» смотрит вся страна, – заявил Курляндский.
Хайт кивнул головой.
– А я не видела, – сказала я. И это соответствовало действительности. Мультик только что вышел на экраны.
С тех пор прошло почти пятьдесят лет. Я смотрела «Ну, погоди!» бессчетное количество раз. Я обожаю невезучего волка, и мне слегка противен аккуратный зайчик. Мне кажется, что волка режиссер Котеночкин списал с себя. Они каким-то образом похожи – высокие, многопьющие. Но тогда фильм только появился, и я просто не успела его посмотреть.
– Вот только ты и не видела, – заметил Хайт.
– А давайте выйдем на улицу, – предложил остроумный Витя Славкин. – Подойдем к первому встречному и спросим: видел ли он «Ну, погоди!»?
Витя Славкин работал тогда завотделом в журнале «Юность». Его слава задержалась на двадцать лет. Он написал пьесу «Взрослая дочь молодого человека», и этот спектакль в постановке гениального Анатолия Васильева стал сенсацией. И Витя Славкин тоже стал сенсацией. Но все это произошло через двадцать лет, сейчас он сидел на столе – молодой и беспечный, и предложил выйти на улицу и остановить первого встречного.
Мы радостно высыпали во двор, я даже помню, во что я была одета: светло-зеленое платьице-мини. Оно было очень короткое, даже для мини, но в молодости невозможно не следовать моде, тем более когда есть что показать. Мы выбежали на улицу Воровского и стали смотреть по сторонам в поисках первого встречного.
Им оказался Юз Алешковский. Тогда он был автором запрещенного романа «Николай Николаевич». Это был превосходный роман, однако написанный матерным языком. Герой романа вышел из тюрьмы, и иначе он не разговаривал.
Я помню, как меня поразил этот роман. Поразил уровнем правды. Это была жестокая правда о нашем времени, о нашем обществе. Юз Алешковский, безусловно, был близок к гениальности. Даже в его внешности проступала определенная энергия.
Роман ходил по рукам, о нем многие знали и понимали, что «Николай Николаевич» – явление, но о публикации не могло быть и речи.
Лично я не была знакома с Алешковским и не знала, как он выглядит. Для меня это был просто первый встречный – невысокий лысый дядька, изрядно выпивший. Он вышел из ресторана ЦДЛ и смотрел тяжело, как бык. В эту минуту я подскочила к нему, довольная жизнью и собой.
– Простите, пожалуйста, вы смотрели «Ну, погоди!»? – резво спросила я.
– Пошла на хер, – коротко ответил лысый мужик.
– Юз, Юз… – вмешался Гриша Горин. Он всегда меня защищал.
– И ты пошел на хер, – велел Юз и обошел нас с некоторой брезгливостью и даже с ненавистью.
Я задумалась: почему он меня послал? Может быть, в моем рассказе заложен конформизм, ненавистный честному человеку? Может быть, что-то не так, чего я не знаю… Надо спросить. Выяснить.
Я узнала телефон Юза и позвонила ему домой. На том конце провода раздался глубокий баритон, вполне красивый.
– Извините, пожалуйста, это говорит Виктория Токарева, – представилась я. – Почему вы послали меня на хер?
– Ой… – смутился Юз. – Как хорошо, что вы звоните. А я как раз хотел вас найти и попросить прощения. Извините, ради бога… Вы просто попали мне под горячую руку. Понимаете, я сидел в ресторане, пил и думал: что я здесь делаю, в этой стране? Мне уже скоро сорок, а я ничего не напечатал и не напечатаю никогда. Если я хочу оставить хоть какой-то след, я должен делать отсюда ноги. Иначе я пропаду, сопьюсь… Я должен быть услышан, иначе я не могу дальше жить… Потом я выхожу на улицу, а навстречу вы – такие молодые и уже состоявшиеся. И все на пятнадцать лет моложе меня. Ну, я и обозлился. Извините, ради бога…
– А-а… – с облегчением выдохнула я. – Значит, дело не во мне.
Я успокоилась. Юз Алешковский в дальнейшем благополучно эмигрировал и процветает, не помню где. Кажется, в Америке. Его недавно показывали по телевизору. Он совершенно не изменился. Такой же лысый, красивый, энергия гениальности по-прежнему проступает в лице.
Если бы Юз не уехал, он бы спился. Так же, как и Довлатов.
– А с Довлатовым вы дружили или знали о нем только по его книгам?
– Не дружила, слава богу. Он был красавец, бабник. Он бы меня соблазнил и бросил на другой день, и я бы его возненавидела. А так я его люблю, он мне близок, как никто из писателей.
– В чем его успех, как вы считаете?
– У Александра Сергеевича Пушкина есть прекрасная формула народной любви:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Довлатов соответствует всем трем позициям: пробуждал добрые чувства, восславил свободу и призывал милость к падшим.
Его герой – многопьющий, в какой-то степени падший. А читатель всегда любит слабого больше, чем супермена. Супермену хочется поддать ногой под зад. Маленького человека воспевает вся литература девятнадцатого века: Гоголь, Чехов, Достоевский.
Но в Довлатове определяющим является его ошеломительный талант и безукоризненный стиль. Все, что он делает, освещено талантом. А без таланта – ничего бы не произошло и милость к падшим не помогла бы. Довлатов – писатель, которого хочется перечитывать, потому что там есть пища для души. Душа питается и работает.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!