Влюбленный пленник - Жан Жене

– Ты можешь не слушать, очень даже просто. Твой командный пункт в двух километрах. Если медленно идти, дойдешь за четверть часа. И ничего не услышишь. А мы будем присматривать за французом до пяти утра. Будем его слушать, отвечать ему. Мы будем свободно спрашивать, а он свободно отвечать.

Мне подарили эту ночь или, как посмотреть, отняли пропуск.

Абу Хани ушел, предупредив напоследок, что ему нужно будет предоставить отчет обо всем, что я скажу этой ночью.

– Я отвечаю за дисциплину в лагере.

На следующее утро он вернулся на базу Ферраджа. Пожал мне руку. Как он утверждал, ему было известно, что я этой ночью говорил.

Той ночью под навесом, растянутым под деревьями, мы долго не ложились спаль. Каждый фидаин задал мне несколько вопросов, одновременно готовя кофе или чай или свои аргументы.

– Это вы должны со мной говорить. Сказать, например, что такое для вас революция, и что, по-вашему, нужно, чтобы она победила.

Вероятно, ими завладела предутренняя истома, или это было влияние погоды, которая становилась все более хмурой и одурманивала, приводила в беспорядок часовые механизмы памяти, зато давала полную свободу словам. Так в городах, когда вот-вот закроется бар, внезапно особенно четко становится слышен шум игрального автомата, появляется нечто, делающее нас особенно внимательными и проницательными, и хочется продолжить разговор снаружи, потому что бармены уже клюют носом. За полотняной перегородкой слышались крики шакалов. Это место, возможно, из-за нашей усталости, сделалось вневременным и внепространственным, фидаины, наслаждаясь собственным красноречием, все говорили и говорили, а Абу Омар переводил:

– Посколько ФАТХ – это начало революции, а не только войны за освобождение, нам придется прибегнуть к насилию, чтобы избавиться от привилегированных, прежде всего, от Хусейна, от бедуинов и черкесов.

– А как вы это сделаете?

– Нефть принадлежит народам, а не эмирам.

Я очень хорошо запомнил эту фразу, потому что, скорее, простодушный, чем порочный, то ли всерьез, то ли нет, полагал, что это нужно самому бедному народу: беднея все больше, позволять себе роскошь содержать жирных эмиров, они видят не жир, а свежесть зеленого сада; некоторые бедные экономят и даже разоряются ради Рождества, а другие, еще более бедные, радуются, что над ними вырастет жирное растени. Есть народы, которых ночью пожирают клопы, а днем мошки, и они готовы это терпеть, лишь бы жирели стада набожных монархов. Но поскольку мои размышления той ночью были несвоевременными и неуместными, вслух я ничего не произнес. Из наших ртов и ноздрей вырывался дым аравийского табака.

– Нам нужно избавиться от Хусейна, от Америки, англичан, Израиля и от ислама.

– А почему от ислама?

С самого начала, как только мы прибыли сюда, я обратил внимание на его длинную черную бороду, жгучий взгляд, блестящие черные волосы, темную кожу, а еще на то, что этот человек все время молчал. Но сейчас вопрос задал именно он: «Почему от ислама?». Голосом мягким, твердым и таким отчетливым, что казался почти прозрачным:

– Зачем избавляться от ислама? Как? Избавиться от Бога?

Он обращался именно ко мне:

– Ты здесь не просто в арабской стране, не просто в Иордании, на берегу Иордана, ты с фидаинами, значит, ты наш друг. Когда ты пришел – он улыбнулся – ты приехал из Франции, я из Сирии, – когда ты только пришел, ты нам сказал, что не веришь в Бога, но, по-моему, если бы не верил, тебя бы здесь не было.

Он улыбался.

– Я хочу быть хорошим мусульманином. Если ты согласен, мы будем разговаривать вдвоем, при всех. Ты согласен?

– Да.

– Тогда встань и пройди половину пути, а я пройду вторую половину. Мы встретимся и обнимемся. Пусть пребудет с нами дружба по время разговора и после, но главное, перед началом разговора. Год назад меня послали в Китай на три месяца. Вот что мне запомнилось из учения Мао: перед началом разговора нужно доказательство дружбы: два поцелуя в щеки.

Он говорил свободно. Немного смущенный оттого, что завладел разговором, он, тем не менее, не сомневался в своих словах, ведь речь шла о Божественном. Когда мы поднялись, чтобы обняться посреди палатки и вернулись на свои места, наступила полная тишина. Разговор возобновился так: «Все равно нужно будет добывать нефть».

Возможно. Углеводородом займутся эксперты. Но этим утром фидаинам казалось, что вся аравийская нефть помещалась в единственном бездонном колодце, колодце Данаид, подобном полному золотых монет ящику англичан, который никогда не пустел, несмотря на полные карманы, сумки, коробки, мешки, притороченные к седлам лошадей. Сириец Абу Жамаль сказал:

– Если бы Бога не было, то и тебя бы здесь тоже не было. Мир создал бы себя сам, и мир был бы Богом. Мир был бы добрым. Но он не Бог. Мир несовершенен, потому что он не Бог.

Абу Амар перевел на французский. Я был опьянен усталостью, поэтому ответил довольно опрометчиво:

– Если Бог создал этот мир, Он создал его плохим, а это сводится к тому же самому. Бог причина несовершенства мира.

– Мы здесь, чтобы принести лекарство. Мы вольны выбирать себе лекарство, мы вольны выбирать себе невзгоды.

Я уже ясно видел, что земля плоская, а Лотарингия называется еще Лотринген и принадлежит она Лотарю. Призовите мне в помощь Фому Аквинского. Мы с Абу Жамалем продолжали поединок, совершенно не беспокоясь, ни тот, ни другой, что он неизбежно ведет к святотатству, но главным для меня были не аргументы обеих сторон, а эта доброжелательность и решительность, не сама дискуссия, которая уводила нас, как мне казалось, к анемичной схоластике, а именно доброжелательность, при том, что наши мнения расходились. Мы, и в самом деле, были вольны говорить все, что угодно. Мы не были опьянены, мы просто утратили ощущение реальности, а в паре километрах отсюда одинокий Абу Хани, вероятно, видел уже десятый сон.

Я почти грубо перебил Ферраджа, обратившись к Абу Жамалю.

– Ты захотел, почти потребовал, чтобы мы начали спор и чтобы тебя поддерживал Бог, ты выбиваешь почву у меня из-под ног, потому что у меня нет столь же грандиозного и величественного защитника. Тем более что его величие дает тебе возможность усиливать свои аргументы соразмерно его величию. Ты захотел, почти потребовал, чтобы мы начали спор под знаком дружбы, это значит, ты, мусульманин, больше веришь в дружбу, чем в Бога. Ведь вот мы здесь, все вооружены, я неверующий среди верующих, и все же ваш друг.

– Кто, если не Бог, дарит дружбу? Тебе, мне, всем нам этим утром. Разве ты был бы другом, если бы Бог не вложил тебе в сердце дружбу к нам, а нам – дружбу к тебе?

– Но почему Он не дарит ее Израилю?

– Он это сделает, когда пожелает. Думаю, Он это пожелает.

Мы по очереди заговорили о том, как орошать пустыню.

– Значит, нужно будет избавиться от эмиров, ведь они владеют пустыней. И изучить науку орошения. Досадно, наши эмиры потомки Пророка, – сказал Феррадж.